Пока бьется сердце
Шрифт:
Не прошло и тридцати минут, как в штаб дивизии полетело шифрованное радиодонесение о создавшейся обстановке.
Бой разгорается. В штаб полка приносят раненого подполковника Бойченкова. Он потерял много крови. Возле него хлопочет Ольга Роготинская.
— Вам немедленно надо в медсанбат!
Бойченков досадливо хмурится.
— Никуда я не уйду, милая девушка. Не настаивай!
— Но рана опасна…
Командир полка слабо улыбается.
— Все выдержу, Оля! Обязательно выдержу!
Бойченков беспрерывно звонит
Командиру полка докладывают по телефону: убит командир второго батальона. Командование батальоном взял на себя Поляков.
Через десять минут: убит командир первого батальона.
— Кто взял командование? Майор Гордиенко?! Ваня, голубчик, держись до последнего. Что, окружают полк? Высылаю последний свой резерв — разведчиков Блинова. Больше ничего нет, не обижайся.
В батальоны уходят все работники штаба, писари, ездовые, связисты, повара.
Телефонная связь с дивизией прерывается. Но вот снова дребезжит телефонный аппарат. Бойченков берет трубку, и все мы слышим, как из нее вырывается визгливый голос немца:
— Капут, руссиш швайн!
— Тебе, проклятый ублюдок, капут, — кричит в трубку Бойченков, потом оглядывается на Роготинскую, краснеет.
— Прости меня, Оля… Прости за сорвавшееся слово.
Бой со всех сторон приближается к селу. Стены избы дрожат от близких разрывов.
— Товарищ подполковник, — докладывает радист, разместившийся с рацией в углу комнаты, вас вызывает дивизия.
— Я «Волга», я «Волга». Слушаю вас! Прием…
— Я «Алмаз», я «Алмаз». Держитесь до последнего. Наши орлы пошли на работу. Прием…
— Вас понял. За сообщение спасибо.
Через разбитое осколком окно в комнату врывается мощный гул авиационных моторов. Вместе с Роготинской выбегаем на улицу. В стороне от села идут на бреющем полете полки наших штурмовиков.
— Оля, крышка немцам! — кричу Роготинской.
— Крышка, капут проклятым! — плачет и одновременно смеется девушка.
Проходит еще минута, и до слуха доходит мощный знакомый гул — рвутся бомбы.
Возвращаюсь в избу. Командир полка по-прежнему полулежит за столом, притихший, без кровинки в лице.
— Тяжело ранен майор Гордиенко, — сообщает он, не поднимая глаз…
Атаки на полк Бойченкова ослабевают. Враг поспешно отходит.
Уже вечереет, и мы удивлены, что не заметили, как пролетел день. Никто не чувствует ни усталости, ни голода: нервы натянуты до предела.
К штабу полка приносят на носилках майора Гордиенко. Он ранен в грудь большим осколком снаряда. В числе других бойцов, принесших раненого замполита, вижу солдата из Тернопольщины Ивана Гнатюка. Бойченков отдает приказание немедленно перевезти раненого в медсанбат.
Гордиенко открыл глаза, увидел командира полка, позвал к себе.
— Сними у меня орден и передай вот ему, Ивану Гнатюку, —
Через несколько минут замполита Ивана Гордиенко не стало.
Воля умирающего священна. Подполковник Бойченков отвинтил орден Красной Звезды и передал его Ивану Гнатюку. Пожилой солдат дрожащими руками берет этот орден, целует его.
— Служу Советскому Союзу!
По щекам солдата катятся крупные слезы.
Макс Винтер в своем городе
Вступаем в Германию. Наши передовые части, поддержанные танками и артиллерией, опрокидывают заслоны врага, но не дробят своих сил, движутся по автомагистралям. Перед нами раскинулись чужие поля. Тут и там мелькают фермы, возносятся к небу шпили кирх. Поля лежат возделанными, пахнут перегноем. Часто встречаются искусственные озера и пруды.
Вот от колонны отделяется приземистый усатый сержант. Он ловко перепрыгивает через кювет, берет с распаханного поля горсть земли и снова возвращается в строй. В приземистом сержанте узнаю бойца, которому еще на Северо-Западном фронте, недалеко от Селигера, гадал на руке Григорий Розан.
Сержант растирает на ладони землю, пробует ее на язык, внимательно рассматривает.
— Чудная почва, вроде чернозема, только рыжая, будто болотной ржавчиной пропитана.
— Это каштановые почвы, — подсказывает кто-то в колонне. — Плодородная, хорошая почва.
— Да, землица вроде подходящая, — соглашается усач. — Зачем же они, сукины дети, кричали о жизненном пространстве, на чужое добро зуб точили?! Всего у них вдоволь — и земли, и рек, и озер, и леса. Живи только…
— Тебе, батя, надо было бы свои соображения еще до этой заварухи Гитлеру выложить, — смеется молоденький, смуглявый боец. — Может быть, не затеял бы тогда войну…
Сержант-усач с сердцем сплюнул.
— Ты не зубоскаль, — сердито произнес бывалый вояка. — Гитлеру твоему всю землю отдай, и все будет мало! Уж такая подлая натура…
Проходим небольшими городками. Эти городки словно вымерли — они безлюдны. Лишь на фронтонах домов, в окнах и на балконах полощутся белые флаги, простыни, скатерти или просто куски белой материи — символы покорности немецкого обывателя.
В полдень остановились в одном из таких городков, чтобы немного привести себя в порядок: сменить портянки, умыться, покушать, вздремнуть час-другой.
Дымятся походные кухни. В скверах и в городском парке бойцы располагаются на отдых. Брошена на молодую сочную траву видавшая виды шинель — и нет постели лучше. В дома не заходим. Зачем пугать немцев? Пусть они остаются наедине со своими думами и переживаниями, пусть смотрят из окон на людей в серых запыленных шинелях и делают для себя выводы.