Пока бьется сердце

Поздняков Иван Федорович

Рядом с Афанасьевым стоит его голубоглазый дружок — односельчанин Николай Медведев, низенький, плотный, с заспанным равнодушным лицом. Танкистом он был исправным, в первом бою чуть не погиб: его, как и Степана Беркута, контуженным вытащили из горящего танка. В медсанбат идти наотрез отказался. Николай Медведев знаменит в полку, его знают, как величайшего обжору. Он может закусить перед обедом и сразу же после обеда, не откажется от пищи даже ночью. Старшина роты не раз находил у него под подушкой печенье, сухари, конфеты, делал за это разнос, и Николаю частенько доводилось чистить казарму вне очереди — на пару с Максимом Афанасьевым.

Николай

Медведев что-то жует и сейчас, косясь в сторону Бориса Царина, который больше других подтрунивал над Николаем. Но Царин стоит притихший, с опущенными плечами. Сын известного московского профессора, Борис высок ростом, строен, белолиц как женщина. В роте он был на особом счету. Начитан, знает наизусть почти всего Лермонтова, на политических занятиях шел всегда первым. К нему относились почтительно, ценили его начитанность, но дружбы с ним не водили, потому что Царин всегда относился к товарищам по роте немного покровительственно и держался как-то в стороне от других. В боях на прусской границе Царин не участвовал: его танк вышел из строя еще на марше.

Все мы молоды. Войну знаем только по книгам, да по тем трафаретным кинофильмам, которые накануне войны изображали врагов круглыми идиотами.

Что предстоит нам увидеть? Все ли мы выдержим испытание огнем? Как сложится наша судьба?

К черту мысли о смерти!

Выведенная во фронтовой резерв дивизия Черняховского около месяца приводила себя в порядок недалеко от Новгорода. Тут же находились и дивизионные тылы, а так же медсанбат, в который была определена латышская девочка Марта. Нам официально сообщили, что скоро поедем на Урал за новыми, более совершенными танками, а там опять — на фронт.

Но так не случалось.

Однажды ночью нас подняли по тревоге и объявили, что приказано оборонять Новгород, к которому враг подтянул большие силы. Нам предстояло действовать по-пехотински.

Мы идем к Новгороду. Там нас ждут, там мы нужны.

…Большой город в огне. Полыхают здания, склады, магазины. Дым стелется по земле, разъедает глаза, вызывает приступы сухого кашля, который разрывает легкие и гортань. Густой дым заслонил солнце.

Улицы завалены рухнувшими зданиями, битым стеклом, обрывками афиш, каким-то тряпьем, домашней утварью. Мечутся люди. Подвалы забиты стариками, детьми и женщинами.

В палисаднике перед одноэтажным, еще уцелевшим деревянным домиком вижу квочку. Она ранена, тревожно и пронзительно квохчет, созывая разбежавшихся цыплят.

Снаряды и мины гложут камень, рвут тело города, поднимая оранжевую кирпичную пыль. И все же разрывы не в силах заглушить тот характерный треск, который раздается по всему Новгороду. Это треск огня. Кажется, что кто-то огромный и жестокий перемалывает хищными клыками здания, деревья, землю.

Мы укрепились на северо-западной окраине города. Еще утром нам выдали медальоны из черной пластмассы. Они чем-то напоминают футляр от губной помады. В медальоне, завинченном небольшой нарезной пробкой, находится узкая бумажная лента. На ней значатся твоя фамилия, имя и отчество, воинское звание, занимаемая должность, год рождения, номер воинской части, адрес твоих родных. По такому медальону тебя могут опознать в том случае, если ты будешь убит и обезображен до неузнаваемости. Нам приказано носить эти медальоны в правом кармане гимнастерки.

Медальоны

мы уничтожаем: они напоминают о смерти. Ляжешь ли грудью на бруствер окопа, прижмешь ли к гимнастерке плечевой упор пулемета, поползешь ли по-пластунски — и ты ощутишь эту трубку-футляр, почувствуешь, как она давит на тело.

К черту медальоны! К черту мысли о смерти!

В этот день немцы пять раз ходили в атаку на наши позиции и пять раз откатывались назад. Пять раз бросались в контратаки и мы. Тоже откатывались назад, встреченные плотным прицельным огнем пулеметов и автоматов врага.

Особенно тяжелой была наша последняя контратака. Мы вынуждены были залечь недалеко от позиций противника на голом и ровном поле. Враг полосовал нас из пулеметов, глушил минами. Отползали назад, таща за собой убитых и раненых.

Вернувшись в окопы, мы многих недосчитались. Не оказалось среди нас и Николая Медведева. Он исчез при последней контратаке. Не нашли Медведева и среди убитых.

Больше всех переживал утрату Максим Афанасьев. Ведь они выросли вместе, потом пошли в школу, сели за одну парту. Так рука об руку, плечом к плечу дошли до этого рубежа, который пролег на северо-западной окраине Новгорода. И наверное, не знали, что именно здесь, на этом рубеже, случится самое страшное и непоправимое.

Максим Афанасьев прятал от нас покрасневшие глаза, и мы не утешали его, ибо знали, что в минуту наибольших душевных потрясений, будь то радостных или печальных, человеку надо остаться наедине с самим собою.

Лишь под вечер к Максиму подошел Степан Беркут.

— Ты погоди, не паникуй. Может быть, еще найдем Николая. Вот стемнеет и поползем на нейтральную полосу, все обшарим. Не может быть, чтобы человек, как иголка, затерялся.

Афанасьев поднял голову. В глазах его мелькнула надежда.

— Конечно, найдем. Но зачем ждать темноты?..

— Сейчас нельзя, — остановил его Беркут. — В одну минуту прошьют пулеметом: немцы-то рядом. Сказал, жди темноты. Уж я помогу. Одного тебя не оставлю.

Крепко мы поработали в этот день. Стволы пулеметов разогрелись, к ним не притронешься рукой. Лица у всех осунулись и почернели. Губы потрескались, покрылись кровоточащей коркой. Они и ноют и нестерпимо зудят. Во рту стоит горьковато-терпкий привкус, точно целый день ты жевал степную полынь. К пище не притрагиваемся вот уже вторые сутки. Она не идет в глотку. Гортань пересохла, язык набух, сделался шершавым, как пола солдатской шинели. Хочется только пить. Но воды нет. Колодцы в городе завалены, водопровод не действует.

Пить, пить! Но где утолить жажду? Будто это не северо-западный уголок страны, богатый малыми и большими реками, светлыми и прозрачными озерами, а горячая и равнодушная к человеку пустыня. Наступает вечер. На поле боя — затишье. Молчат орудия и минометы. Лишь изредка, захлебнувшись длинной раскатистой очередью, построчит пулемет, раздадутся одиночные винтовочные выстрелы, прошипит взметнувшаяся ввысь ракета, и потом снова наступает тишина.

Нет только тишины позади нас. Со стороны города доносится тот же беспрерывный сухой треск пожаров. Мы углубляем окопы и траншеи. Грунт твердый, плохо поддается лопате. Болит поясница, ноют мышцы рук. Нательная рубашка прилипает к спине. Хочется разогнуться, минуту-две постоять прямо, чтобы заглушить боль в пояснице, но надо спешить. К утру линия обороны должна выглядеть надежнее, крепче.