Пока муж в командировке

Тихонова Карина

– Не стоит извиняться.

– Вы очень любезны, - похвалил меня хозяин.
– И хорошо воспитаны. Думаю, что и умом вас природа не обидела.

Я скромно промолчала. Спорить не стану, как говорится, со стороны виднее.

– Тогда не будем тянуть время?
– предложил собеседник.
– Может, вы сразу скажете мне, где она? Без всяких прелюдий и интермедий? А?

– Кто - она?
– искренне удивилась я.

Ираклий Андронович взял со стола бутылку минералки, разлил воду по стаканам, подвинул вазу с фруктами.

Но мне было уже не до угощения. Ощущение опасности

подступило к горлу, от страха у меня перехватило дыхание. Я сделала над собой усилие, чтобы не дрожал голос, и сказала:

– Ираклий Андронович, я ничего не понимаю. Объясните, чего вы от меня хотите?

– Правда не понимаете?

– Честное слово!

Хозяин дома вздохнул, запасаясь терпением. Взял свой стакан, благовоспитанно сделал бесшумный глоток.

– Я вижу, что без прелюдий нам все-таки не обойтись. Хорошо, начнем. Вы встречались с человеком, которому я доверил очень ценную вещь. Какую - вы и сами прекрасно знаете, и не надо так удивленно хлопать глазками. Не знаю, в каких отношениях вы находились с этим человеком, и знать не хочу. Но мне достоверно известно: эти отношения закончились трагически. Вы отравили его, а потом вместе со своей подругой вывезли за город труп и утопили его в пруду. Ну как? Достаточно прелюдий?

В горле снова образовался противный комок, мешающий дышать.

– Не подумайте, что я вас упрекаю или шантажирую, нет!
– продолжал Ираклий Андронович, не дождавшись ответа.
– Собственно говоря, вся эта история меня абсолютно не волнует. Меня интересует только моя собственность. И я прошу: верните ее. Поверьте, я не хочу причинять вам вреда. Не заставляйте меня становиться монстром.

Я взяла стакан с водой, сделала судорожный глоток. Минералка плеснула через край, облила подбородок. Я поставила стакан на стол и закашляла, прикрывая рукой рот. Ираклий Андронович молча протянул мне стопку бумажных салфеток. Я промокнула подбородок и глаза. Как ни странно, щеки тоже были мокрыми. Неужели от слез? Неужели я плачу?

– Успокойтесь, - мягко сказал хозяин дома.
– Ничего плохого с вами не произойдет. Если, конечно, вы будете умницей и вернете то, что вам не принадлежит. Расскажите, куда вы ее девали? В вашей квартире ее нет, мы проверили.

– Значит, это ваши люди были вчера у меня в доме?

– Мои, - подтвердил Ираклий Андронович и тут же тревожно спросил: - Надеюсь, у вас ничего не пропало? Очень рад. Я своим людям строго-настрого запретил брать чужое, но кто их знает? Нынешнее поколение настолько измельчало, что доверять ему нельзя! Рад тому, что ваши ценности остались на месте, - повторил собеседник.
– А теперь поговорим о моих. Когда прикажете получить?

Я прижала руки к груди и закричала:

– Да нет у меня ничего вашего!
– Тут я вспомнила о дорогих часах, найденных в ванной комнате, и оборвала себя на полуслове: - Где моя сумка?

Ираклий Андронович достал из нижнего отделения плетеного столика замшевую сумочку, протянул мне.

Я схватила ее, как утопающий хватается за соломинку. Машинально отмечая, что все на месте: и браслет с бирюзой, и пустой кошелек, и дорогие мужские часы, попавшие ко мне в недобрый час, - вынула

«Ролекс» из сумки, протянула Ираклию Андроновичу.

– Вы об этом?
– с надеждой спросила я.

Тот поморщился, как морщится хорошо воспитанный человек от плоской остроты. Бросил на часы короткий взгляд, недовольно произнес:

– Вы шутите?

Я уронила часы на колени. Все. Это конец. Я пропала.

Именно эти последние слова я от волнения повторила вслух.

– Почему?
– сердито спросил явно удивленный хозяин дома.

– Потому, что ничего другого я вам предложить не могу.

Ираклий Андронович нахмурился:

– Наверное, мы друг друга не поняли…

– Я вас прекрасно поняла!
– перебила я.
– Тот человек, которого сначала отравили, а потом я утопила, что-то у вас украл. Не знаю что… и не хочу знать. У меня этой вещи нет. Куда он ее девал - понятия не имею. И вообще я того человека видела только два раза в жизни. Причем второй раз - уже мертвым на полу своей собственной кухни. Вот так.

Я шмыгнула носом, спрятала часы в сумочку, уставилась в пол мрачным взглядом. Сейчас меня начнут пытать. Медленно и долго, чтобы я рассказала, где «она». А я не смогу ничего рассказать, потому что понятия не имею, о чем идет речь.

– Рассказывайте, - велел вдруг хозяин дома.
– Рассказывайте все сначала, по порядку, очень подробно.

Значит, казнь откладывается? И я рассказала. Все.

Слушая себя со стороны, я снова и снова не верила, что все это произошло на самом деле. Если бы мне поведал эту историю другой человек, я бы посоветовала ему писать сказки. Или любовные романы, где все - сплошная выдумка. Но Ираклий Андронович слушал, не перебивая, словно мои россказни не казались ему такими уж глупыми.

Говорить было нелегко, но я старалась сдерживать свои эмоции и не скрывала никаких постыдных подробностей. Рассказала даже о том, как мы с Катериной утопили тело в пруду деревни Немчиновка. Впрочем, эта часть повествования слушателя как раз не поразила. У меня сложилось впечатление, что люди Ираклия Андроновича присутствовали при этой «церемонии» и довели до сведения шефа все детали.

После этого я поведала о небольшом расследовании, проведенном в представительстве фирмы «Ролекс». Упомянула о видеопленке с изображением моего двойника. В общем, не утаила ничего. И даже выдохлась в конце, таким долгим и непростым было это повествование.

Ираклий Андронович молчал, разглядывая кольцо на своей руке. Молчала и я, не зная, что еще добавить.

Наконец хозяин дома оторвался от лицезрения перстня. Вздохнул и приказал:

– Посмотрите на меня!

Я подняла голову. Мрачные огненные глаза мгновенно продырявили меня насквозь, словно две смертоносные рапиры. Проникли в мой мозг, обшарили каждую извилину, выяснили подробности каждой провинности, совершенной мной в далеком детстве и ранней юности. Разложили на атомы все мои маленькие тайны, разглядели даже то, в чем я сама боялась себе признаться. Меня будто сканировали два беспощадных рентгеновских луча. Могу сказать, что это было отвратительное ощущение: словно стоишь перед посторонним человеком абсолютно голой.