Пока мы не встретимся вновь
Шрифт:
Двор дома Кудеров был огражден от улицы массивными деревянными воротами; ночью их запирали на засов. Привратники, Эмиль и его жена Жанна, жили в небольшом флигеле во дворе. Они открывали и закрывали ворота в течение дня, когда кто-нибудь въезжал во двор или выезжал со двора. Посторонним, чтобы войти сюда с улицы, приходилось звонить у вырезанной сбоку маленькой дверцы. Ключ от этой дверцы, тоже запиравшейся на ночь, висел на кольце в сторожке Эмиля и Жанны. Домик их всегда был открыт. Да и зачем его запирать?
В доме Кудеров ложились спать в десять часов. Доктор поднимался
Еве не составляло труда притвориться, что она легла спать, дождаться, когда в доме воцарится тишина, затем выскользнуть из своей комнаты, открыть дверь привратницкой, взять ключ от дверцы в воротах и, словно на крыльях, прилететь в «Алказар». Не помышляя о том, что Ева способна на такие поступки, родители проявляли полную беспечность. Нарушение установленных правил считалось абсолютно невозможным в этом доме с его незыблемыми устоями.
Жюль, предупрежденный Аленом, впускал Еву в театр через дверь, выходившую на боковую аллею, чтобы она могла посмотреть из-за кулис второе отделение. В тот — самый первый — вечер девушка прибежала в «Алказар», когда представление еще не закончилось. Ева и Ален сидели друг против друга на двух стульях, единственных предметах меблировки гримерной, кроме туалетного столика. Ева держалась так напряженно, что Ален понял — подступиться к ней очень не просто.
— Почему ты не можешь поужинать со мной после спектакля? — спросил он. — Неужели нужно мчаться домой прямо из театра?
— Я живу далеко отсюда, — без колебаний солгала Ева, уже придумав для себя легенду. — Я работаю в магазине дамской обуви на другом конце города. Хозяйка магазина, мадемуазель Габриэль, помимо жалованья, предоставила мне комнату. Это старая дева, очень набожная и допотопная. Ей трудно угодить. В полночь она запирает дверь, и, если я не вернусь к этому часу, старуха выставит меня.
— У тебя есть семья?
— Я сирота, — снова солгала Ева, не испытывая ни малейших угрызений совести. Она безотчетно чувствовала, что рассказывать Алену о себе нужно как можно меньше.
Ева не понимала, что с ней происходит, но ее крайне смущало неистовое возбуждение: казалось, что от ее тела в мозг поступают какие-то необъяснимые сигналы.
Ужинать с Луизой после возвращения из «Алказара» было так же тягостно, как изучать новый язык. Думая лишь о том, что вечером она снова отправится в театр, Ева забывала, как надо себя вести, как следует держаться за столом девушке по имени Ева Кудер. Она, конечно, могла управиться с ножом и вилкой, передать соль, но этим исчерпывались все ее житейские навыки. Все ее силы поглощало безмерное возбуждение, а мысли занимал только Ален Марэ.
Вся следующая неделя прошла как в тумане. Несколько теннисных партий с юношами и девушками, которых она знала всю жизнь, два загородных пикника в лесу, куда съезжались целыми семьями, со слугами, на каретах или семейных автомобилях, называемых омнибусами. Завтраки здесь сервировались с меньшими церемониями, чем обычно, но Ева пассивно участвовала во всем этом, почти ничего не замечая и думая только о прошедших
Вечером, выскользнув через маленькую дверцу, она влетала в «Алказар», охваченная таким диким волнением, что ей приходилось ждать, пока восстановятся дыхание и голос. Обычно Ева заставала Алена одетым для выхода во втором отделении. Только английский клубный пиджак и жилет, в которых он неизменно появлялся перед публикой, висели на вешалке, а не валялись на стуле.
Ева никогда не осмеливалась покидать дом, пока в десять часов родители не тушили газовые рожки. Второй выход Алена начинался незадолго до одиннадцати и завершал представление. Хотя Ева мчалась не переводя дыхания от дома до театра, на дорогу уходило не менее пятнадцати минут, поэтому каждый вечер они проводили вместе около получаса. Придуманная девушкой легенда о запирающейся в полночь двери магазина мадемуазель Габриэль мешала Алену осуществить его планы, а для Евы превратилась в навязчивый кошмар, но она стойко держалась за нее, подчиняясь тому же инстинкту, который заставил ее сочинить это.
Прочитав письмо от сестры, мадам Кудер с загадочным выражением лица протянула его мужу.
— Взгляни, дорогой.
Дидье Кудер пробежал письмо и вернул его жене.
— Чудесно! Мы прекрасно проведем время. Мой ассистент справится с делами в клинике не хуже меня, а визиты больных я отложу. Еще никто не умирал от заболеваний печени за несколько дней. Надеюсь, это будет великолепная поездка… Боюсь, ты вышла замуж не за того человека, Шанталь. У меня не бывает отпусков, однако уверен, что хоть один, тем более такой короткий, я могу себе позволить.
— Возможно, но подумай о Еве.
— Ее тоже приглашают, так в чем же трудности?
— Ах, это сильно осложнит дело, — надулась мадам Кудер. — Прежде всего у нее нет подходящей для Довиля [2] одежды. Все, что Ева носит сейчас, шила мадам Клотильда, но она уехала из города прошлым августом. Так или иначе, уже нет времени заниматься ее туалетами.
Мадам Кудер еще раз с нарастающим разочарованием пробежала глазами написанное.
2
Курорт на северном побережье Франции.
— Даже если бы у Евы нашлась подходящая одежда, — вздохнула она, — не думаю, что разумно брать ее с собой… Мари-Франс пишет, что туда едут люди нашего с тобой возраста. Она, конечно, проявила доброту, пригласив и Еву, но мысль, что рядом, развесив уши, вертится молоденькая девушка, испортит все удовольствие. Мужчины не знают, как себя с ней вести, и говорят то, что ей не следует слышать, ну а женщинам хочется просто спокойно посплетничать. Она будет только мешать нам, ты это прекрасно понимаешь. Если бы там был кто-то из молодежи… Нет, мы не можем туда поехать.