Пока мы не встретимся вновь
Шрифт:
— А если она явится в театр в Париже?
— Нет, этого не может быть. Она говорила, что за ней неусыпно наблюдают. Ее не оставляют одну ни на минуту. У нее есть компаньонка — компаньонка, представляешь?! — которая везде ее сопровождает. Я знал, что она лжет, будто работает в обувном магазине, но и представить не мог…
— Ален, ты должен выступить хотя бы днем. Поезд в Париж отправляется поздно вечером… Я скажу дирекции, что телеграмма пришла во время твоего дневного выхода и ее передали тебе сразу после выступления.
— Хорошо, Жюль.
— Пал бы на колени и молился о чуде.
Весь день Ева просидела за фортепиано, то и дело испытывая приливы сильнейшего чувственного возбуждения. Порой желание становилось почти невыносимым. Она была поглощена воспоминаниями об экстазе, испытанном благодаря Алену. Она до сих пор не вполне понимала, что с ней произошло, но это, пожалуй, было то, ради чего стоило жить. Ах, Ален, Ален… Когда они наконец снова увидятся? Ева сгорала от нетерпения; ей хотелось куда-то мчаться, бегом, до изнеможения, кусать до крови губы… До наступления ночи еще так долго! Она избегала встреч с Луизой, не сомневаясь, что не сможет скрыть от нее своего состояния. Та тотчас заметит, что с ней произошло нечто необычайное. Она несколько часов наигрывала на фортепиано все подряд, но не спела ни одной ноты, зная, что тут же расплачется от нервного напряжения. Ева не играла романсов Алена, изнемогая от страстного желания и опасаясь, что, если оно станет хоть чуточку сильней, она не выдержит и завоет как зверь.
Наконец бесконечные летние сумерки сменились ночью, и Луиза, увлекшаяся обсуждением сплетен с кухаркой, позже обычного поднялась к себе в комнату. Только в половине одиннадцатого Ева смогла выскользнуть из дома и, заперев за собой маленькую дверцу, помчалась в «Алказар».
Даже не постучав, она так же поспешно, рывком распахнула дверь в гримерную Алена. Комната была пуста, одежда Алена исчезла. Она, наверное, ошиблась, подумала Ева, возвращаясь в коридор. По обе стороны коридора тянулись знакомые комнаты, мимо которых она проходила вечер за вечером, и всех артистов, обосновавшихся в них, Ева уже знала.
— Жюль! Где Ален? — крикнула Ева, когда к ней приблизился распорядитель сцены. — Почему его нет в гримерной?
— Он уехал. У него внезапно скончалась мать… Телеграмма пришла сегодня днем, и ему пришлось отправиться в Париж на похороны… Он не будет сегодня петь. Он просил меня кое-что тебе передать.
— Ну, говори же!
— Он просил сказать, что никогда тебя не забудет.
— Это все?!
— Все. — Жюль почувствовал жалость к девушке. Она была не первой, кого обольстил певец, но, несомненно, самой молодой и красивой из всех его жертв.
— Жюль, где он живет в Париже? Дай мне его адрес. Ну, пожалуйста! Ты должен мне сказать!
— Я и сам не знаю… Он никогда не говорил, где живет, понятия не имею…
Развернувшись на каблуках, Ева выскочила из театра, совершенно не сознавая, что делает. Вскоре она поняла, что бежит по улице Ла-Гар, ведущей к железнодорожному вокзалу
— Парижский поезд? — умоляюще спросила она у подошедшего к ней дежурного по вокзалу.
— Перрон номер четыре, но поспешите, поезд сейчас отбывает, — сказал он.
Ева устремилась к входу на длинный перрон, у которого стоял поезд, и вскочила на высокую ступеньку последнего вагона. Едва оказавшись внутри, она остановилась, чтобы перевести дух. Паровоз засвистел, и поезд стал постепенно набирать скорость. Только когда он плавно миновал Транше де Перрьер, окраину города, Ева почувствовала, что уже готова пуститься на поиски Алена.
Она нашла его в вагоне второго класса. Ален стоял в коридоре, засунув руки в карманы. Опустив голову, он мрачно смотрел в окно. Едва завидев знакомую фигуру, Ева, спотыкаясь, рванулась вперед. Толчки поезда швыряли ее от стенки к стенке, так что она не могла даже окликнуть любимого. Наконец, обретя равновесие, девушка бросилась Алену на грудь и вцепилась в него, чтобы не упасть.
Он стряхнул с себя ее руки.
— Ты спятила!
— Слава Богу, я нашла тебя!
— Ты сойдешь с поезда на первой же остановке!
— Я никогда тебя не покину!
— Ты должна! Твоя семья…
— А что им останется делать? Никто не сможет отнять меня у тебя!
— Ты ничего не понимаешь, — оборвал ее Ален. — Я не намерен жениться на тебе. Ни одной женщине не удастся привязать меня к себе.
— Разве я упоминала о браке? Хотя бы единым словом?
— Нет, но ты думала об этом. Полагаешь, я не знаю женщин?
— Я презираю брак и все, что с ним связано, — чистосердечно призналась Ева, и горящие глаза, гордый поворот головы, заметное упрямство, своенравие и безудержность — все подсказало Алену, что она говорит правду.
— Кто-нибудь знает, что ты отправилась за мной? — спросил он. Упоительное воспоминание о ее теле внезапно возобладало в нем над доводами рассудка.
— Никто! Никто из моих домашних даже не подозревает о твоем существовании.
— Значит… ты сама за все отвечаешь, — сказал Ален, прижимая ее к себе. Ева мечтала отдаться ему немедленно, а он предвкушал восхитительную долгую ночь, которая ждала их впереди.
3
К счастью, первое письмо от Евы пришло скоро — всего через два дня после ее побега. Хотя оно было адресовано родителям Евы, Луиза тут же, с лихорадочной поспешностью, его распечатала. Ева сообщала только то, что она в безопасности, безмерно счастлива и живет именно так, как ей нравится, с человеком, которого любит. Придя в ужас и боясь даже намекнуть кому-либо из слуг о беде, обрушившейся на семью, горничная бросилась на почту и отправила в Довиль телеграмму Кудерам, попросив их поторопиться домой.