Пока не пропоет петух
Шрифт:
— Так вы не смыслите в садоводстве? — спросил он после долгого молчания.
Стефано покачал головой.
— Эти персики меня погубят.
— У вас их много.
Старшина кивнул: «За казармой все засажено. Мне их посоветовал заключенный, который уже отбыл свой срок. Инженер, сходите на охоту с Джаннино Каталано. Вы умеете стрелять?»
— Нет, — ответил Стефано.
То, что существовал Джаннино, помогало ему не чувствовать себя рабом Элены и придавало смысл его походам в остерию и болтовне с другими. Когда он выходил из дома, то знал, что улицы полны неожиданных, разнообразных и приятных встреч, поэтому и вся деревня становилась
Гаетано Феноалтеа с подозрением наблюдал за тем, как Джаннино явно набивается в компанию к Стефано, и, должно быть, понял, что происходит то, о чем он в полном неведении. Стефано в этом убедился на следующий день, когда поднимался вместе с Гаетано к старой деревне.
Гаетано взял его под руку и сказал, что в сентябре празднуют Рождество Девы Марии и что капрал разрешил Стефано пойти на праздник вместе со всеми: «Идет вся деревня и вы отправитесь со мной. Там, наверху вы увидите красивых женщин».
Этот холм был настоящей Оливковой горой, пепельной и сожженной. Добравшись до вершины, Стефано посмотрел на море и на далекие дома. Из всей этой прогулки он вынес чудное заблуждение, что его комната и тело Элены, и привычный пляж были таким крошечным и нелепым мирком, что достаточно было поднести к глазу большой палец, чтобы весь его спрятать. Но все же в этом странном мире, увиденном с еще более странного места, находился и он.
На следующий день Стефано сидел и курил, наслаждаясь непривычной усталостью от ночного спуска с горы, до сих пор сладострастно отяжелявшей его тело. Он так давно не бродил по полям при свете звезд… В то время вся гора кишела дружески настроенными, узнававшими друг друга по голосам группками, они что-то кричали или, наталкиваясь в ночи на изгороди, летели кувырком. Перед ними или за ними спускались женщины, которые смеялись и разговаривали. Кто-то пытался петь.
В остерии были Винченцо, Гаетано и другие из ночной компании. Все смеялись над фининспектором, который, не привычный к вину, здорово перебрал и, возможно, все еще спал в какой-нибудь канаве.
— Позорники, — сказал Стефано. — У нас напиваются все.
— Вам было весело, инженер? — спросил чей-то звонкий голос.
— Он не веселится, потому что ему не нравятся женщины, — отозвался Гаетано.
Стефано улыбнулся: «Женщины? Я их не видел. Если только вы не называете женщинами те юбки, что танцевали друг с дружкой под присмотром приходского священника. А мужчины никогда не танцуют?».
— Но это же была не свадьба, — ответил Гаетано.
— И вам никакая не пришлась по душе, не понравилась? — спросил лысый Винченцо.
— Ну, послушаем, какая была самой красивой? — заинтересованно продолжил Гаетано.
Все уставились на Стефано. Чьи-то бездонные и лукавые глаза его откровенно провоцировали. Стефано отвел взгляд и вынул сигарету.
— Ну, поножовщина мне ни к чему, — медленно, стараясь казаться вежливым, выговорил он, — но самой красивой не было. У вас есть настоящая красавица, но ее не было…
Ему не хотелось говорить, но он говорил. Возбуждение других передавалось и ему. Он чувствовал, что смешивается с ними, становится глупым, как они. Он улыбнулся.
— …Не было…
— Но кто она?
— Не знаю. Откровенно говоря, думаю, что служанка. Красива,
Он замолчал, его засыпали вопросами. Пытались называть ему имена. Он отвечал, что ничего о ней не знает. Но, судя по их описаниям, у него создалось впечатление, что ее зовут Конча. Если это была она, сказали ему, она с гор и действительно настоящая коза, готовая отдаться любому козлу. Но красоты в ней никто не видел.
— Если женщины похожи на женщин, они вам не нравятся? — спросил Винченцо, и все засмеялись.
— Но Конча приходила на праздник, — произнес молодой брюнет, — я видел, как она болталась за церковью с двумя или тремя парнишками. Инженер, ваша красавица обслуживает молокососов.
— Да кто на нее позарится? Ею попользовался даже старый Спано, у которого она была в прислугах, — добавил Гаетано, глядя на Стефано.
Стефано оборвал разговор. То же чувство физического одиночества, не покидавшее его весь день в праздничной толчее под странным небом там, наверху, вернулось вновь. Весь день Стефано был как бы обособлен, как бы вне времени и пространства, особенно когда он останавливался и смотрел на улочки, распахивавшиеся в небе. Почему Джаннино, смеясь, и сказал ему: «Идите, идите с Феноалтеа. Вы развлеклись?».
Стефано мог смешаться с другими и забыть о сияющем на улице полудне, горланя песни в той комнате с низким деревянным сводом, в которой охлаждались на подоконнике кувшины с вином. Так и поступил Пьерино, фининспектор. Или, расхрабрившись и найдя оправдание в вине, искать в пестрой толпе Кончу. Стефано же спрятался в толпе, бродя вместе со всеми, но отгородившись от них, чтобы уловить то, чем гам, смех и топорная музыка взволновали его в этот зыбкий день. Это низкое окно, открывающееся в пустоту в голубом облаке моря, показалось ему узким и вековечным окошечком той, тюремной жизни. Там, наверху за этими выцветшими и облупленными стенами жили женщины и старики, которые никогда не покидали звенящую тишиной площадь и эти улочки. Для них обманчивая мысль, что весь окоем можно прикрыть рукой, была вполне реальной.
Стефано, прикрывшись веером карт, изучал лица молодых ребят, которые прекратили разговор. Кто-то из них родился там, наверху. И все их семьи спустились вниз. Казалось, что в этих бойких, затененных ресницами глазах, в мрачной худобе, оживают все страсти, выстраданные в той норе, в той одиночной и обособленной на небе тюрьме. Их взгляд и внимательная улыбка казались светом в проеме оконца.
— Деревня мне понравилась, — произнес Стефано, делая ход. — Она похожа на высящиеся у нас в горах замки.
— Вы смогли бы здесь жить, инженер? — улыбаясь, спросил молодой брюнет.
— Живут везде, даже в тюрьме, — заметил Феноалтеа.
— Тут мне было бы хорошо с козами, — сказал Стефано.
Вот она, гнездившаяся в его душе боль. Его девушкой оказалась Конча, любовница развратного старика и похотливых парнишек. А будь она другой, пожелал ли бы ее он? Конча пришла из мест более потаенных и уединенных, чем эта деревня наверху. Вчера, разглядывая балкон с геранями, Стефано отдался ей, сладострастно вдыхая чистый тугой воздух, который напоминал ему ее упругую, танцующую походку. Даже в грязных низких комнатах с неизбывными квашнями, украшенными гирляндами из красной или зеленой бумаги, с потрескиванием древоточцев, с балками, увешанными, как стойла, кукурузными початками и ветками оливок, ему мерещилось ее козье лицо, ее низкий лоб, а также мрачная, извечная близость.