Пока нормально
Шрифт:
А позади нее росли цветы.
Скоро машинка миссис Уиндермир снова начала стучать и звякать, а я все стоял перед картиной и смотрел. Этот несчастный птенец совсем не знал, что ему делать. Картина была спрятана за стеклом, и я протянул руку и потрогал его.
Холодное.
Через какое-то время я снова вернулся на кухню, вышел оттуда наружу, запер за собой дверь и спрятал ключ в том же самом секретном месте, куда никому
Когда я вкатил тележку в магазин, мистер Спайсер посмотрел на часы, а потом на меня, как будто я нарочно потратил время зря.
– Ну что, видел миссис Уиндермир? – спросила Лил.
– Ага, – сказал я. И отдал мистеру Спайсеру двадцать пять долларов. Он пересчитал их, отнес в кассу и вручил мне мои чаевые.
– Недурно, – сказал он.
Я кивнул.
– И как? – спросила Лил.
– Что «как»? – спросил я.
– Я плачу жалованье каждую вторую субботу, – сказал мистер Спайсер.
– Понятно. – Я все еще держал в руке свои два доллара двадцать два цента. – Все нормально.
Знаю. Я придурок.
– Так что там случилось-то? – спросила Лил.
И тут мистер Спайсер все-таки угостил меня кока-колой.
Теперь-то я знал, что делать с кока-колой, если она по-настоящему холодная!
И я это сделал. Все, кроме отрыжки, потому что мистер Спайсер стоял прямо передо мной.
– Да ничего, – сказал я, когда закончил.
– Тощий хулиган, – сказала Лил.
Я отдал ей бутылку.
А отрыжка у меня получилась, когда я вышел на улицу. И очень даже приличная. Думаете, я вру? По крайней мере, птицы с кленов взлетели.
Я положил два доллара двадцать два цента себе в карман и пошел в библиотеку. Миссис Мерриам взглянула на меня, а потом вернулась к своим делам, чтобы дать мне понять, какая я букашка в глазах Ее Величества.
Ну и что? Что с того? Очень мне нужно ее внимание! Я просто зашел в библиотеку, чтобы посмотреть, могу ли я нарисовать этот клюв правильно, хотя и так было понятно, что не могу, раз я вообще не рисую. Как я и сказал мистеру Пауэллу.
И что с того?
Я поднялся на второй этаж. Там горел свет. Мистер Пауэлл так и не стал переворачивать страницу, и книга все еще была открыта на картине с Полярной Крачкой.
Но кое-что изменилось. На стеклянной витрине лежали три больших чистых листа бумаги. А рядом пять цветных карандашей: серый, черный, зеленый, синий и оранжевый. Темно-оранжевый. Все заточенные. А еще ластик. Поджидали меня, как будто я их заказал.
Я провел ладонью по стеклу над Полярной Крачкой. А после ушел. Ничего не тронув, потому что я вообще не рисую. Помните?
Вечером, за ужином, отец спросил меня, начал ли я работать.
Я кивнул.
А деньги получил?
Чаевые.
Чаевые? И все? Только чаевые? А жалованье за день?
Я сказал ему, что мне будут платить каждую вторую субботу.
Он обозвал меня лопухом, а потом они с братом принялись смеяться надо мной, точно такого придурка днем с огнем не найдешь. Точно не видать мне этих денег как своих ушей. Точно проку от меня примерно столько же, сколько от резинового костыля.
А мать отвернулась и стала смотреть в окно, куда-то далеко.
На следующей неделе я натыкался на Лил три раза. И первые два выглядел как придурок.
В первый раз это случилось после того, как я все-таки
Она увидела меня и страшно развеселилась.
– Ты что, в бассейн упал? – спросила она. Причем не сразу, а когда отфыркалась.
– Никуда я не падал, – сказал я.
– Тогда ты… ага! Ты залез под ороситель!
Я промолчал. Что я мог ответить?
– Лазишь под оросители, чтобы спастись от жары. Как будто ты не тощий хулиган, а симпатичный карапузик.
– Да, я хочу спастись от жары.
– И это, как я понимаю, один из способов.
– Да, это один из способов.
Лил Спайсер снова засмеялась.
– Довольно глупый способ, – сказала она.
– Спасибо, что сообщила, – ответил я и пошел от нее по раскаленному добела тротуару, стараясь поменьше хлюпать.
– За тобой… за тобой следы остаются, – еле выговорила она. Ее так разбирало, что она уже почти плакала.
Ненавижу этот городишко.
Второй раз случился в пятницу. Я шел в библиотеку; да, я знаю, что по пятницам она не работает, но чего на свете не бывает – вдруг она каким-нибудь чудом оказалась бы открыта? Так вот, я шел себе в библиотеку, а когда повернул за угол, увидел впереди, за два квартала, моего брата с новой шайкой каких-то криминальных типов. Быстро же он тут освоился! Они торчали перед «Спайсерс дели» и, наверное, прикидывали, как его ограбить. Брат сидел на «стингрее» – видно, отобрал этот велосипед у какого-то другого члена шайки, послабее, – и что-то рассказывал. Скорее всего, про то, какая суровая жизнь там, откуда мы приехали, и как он много раз попадал в драки, где пускали в ход настоящие ножи, и как однажды у него на глазах ранили учителя, – все сплошное вранье, но если бы он задрал рубашку и показал тот длинный шрам, который получил, когда перелезал через забор (а он сейчас как раз это и делал, то есть задирал рубашку), разве кто-нибудь мог догадаться, что это шрам не от ножа?
Я отступил назад, в тень высоких кленов перед библиотекой. И замер. Эти уроды реагируют на движение. Глазки у них у всех маленькие и желтые, как бусинки, но стоит тебе шевельнуться, как они замечают тебя краешком глаза и накидываются всей сворой.
Вот почему я не пошевелился, когда почувствовал, что сверху, из ветвей, на меня шлепнулось что-то большое и мокрое. «Большое» – не то слово, да и «шлепнулось» не очень подходит. Подставьте вместо него «пролилось», и это будет примерно то, что надо. Потом раздался шорох, и ворона полетела прочь, ухмыляясь во весь клюв. Я не шелохнулся. Дерьмо съехало у меня по волосам, вдоль уха, потом по шее и за ворот футболки, но я все равно не двигался. Ждал. И вот наконец – наконец-то! – мистер Спайсер вышел и прикрикнул на них, и брат огрызнулся в ответ и встал на педалях «стингрея» – равновесие он держит здорово, ничего не скажешь, – а потом вдруг посмотрел в мою сторону. У меня прямо сердце в пятки ушло. Я чуть было не сорвался с места. Но тут кто-то что-то сказал – может быть, сам Бог, – и он отвернулся и поехал на велике в другую сторону, а напоследок еще раз крикнул что-то мистеру Спайсеру, урод.