Пока подружка в коме
Шрифт:
— Ну вот. Привет, Карен. Это я, Венди. Я здесь, я с тобой.
Венди — достаточно опытный врач, и она лучше других понимает: то, что Карен пришла в себя, сродни чуду. Она старается держать себя в руках, что ей столько раз удавалось в жизни, но сейчас она не уверена, что справится.
— Венди… что со мной случилось… мое тело… я не могу пошевелиться. Я сама себя не вижу… Что, черт возьми, случилось?
— Ты очень долго спала, Карен. Это кома. Ты только не волнуйся, все страшное уже позади. А твое тело — это вообще ерунда. Скоро
Венди очень боится, что лицо выдаст ее неуверенность в последнем обещании.
— Венди, как хорошо, что ты…
Карен закрывает глаза. Через несколько вдохов ее взгляд устремляется в сторону, и она хрипит:
— Это… это Лайнус? — словно сухим колоском водят по бумаге.
Лайнус подходит ближе и садится рядом с Венди.
— Привет, Карен. С возвращением.
Он целует ее в лоб. Карен лежит и смотрит на друзей. Они словно стали старше… намного старше. Здесь что-то не так; что-то не клеится.
— Что со мной? — вновь спрашивает Карен. — Я не могу пошевелиться. Я как сухарь какой-нибудь.
Она снова плачет.
— Ну, успокойся, девочка, — говорит Венди. — Ты очень, очень долго пролежала неподвижно. Теперь все будет хорошо. Ты поправишься. Обязательно. Я ведь теперь врач, я знаю, что говорю. Как же мы по тебе скучали! Как нам тебя не хватало.
Взгляд Карен перескакивает с одного предмета на другой. Затем она спрашивает Лайнуса, сколько ей лет.
— Тридцать четыре, Кари, — отвечает Лайнус.
— Тридцать четыре?! О Господи!
Лайнус говорит:
— Ты особо не переживай, Кари. Знаешь, от двадцати до тридцати — это так хреново. Тебе, считай, повезло, что ты это дело проскочила.
— Лайнус, какой сейчас год?
— Девяносто седьмой. Суббота, первое ноября тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Пять минут седьмого. Утра.
— Господи, Господи! А мои… мои как? Мама, папа?
— Все в порядке. Живы и здоровы.
— А Ричард?
— Замечательно. Он вообще молодец. Он к тебе все эти годы приходил. Каждую неделю.
Карен останавливает взгляд на Меган, так и стоящей у порога.
— А ты — ты, в дверях. Я… я вроде тебя знаю.
— Нет, — говорит Меган; она чего-то стесняется, чувствует себя неловко — редкое для нее ощущение.
— Подойди сюда, — говорит Карен.
Что-то в этой девчонке есть такое… ведь говорили ей о ней… Кто, когда? Она вспоминает разговор с Ричардом, там, на Луне. Черт, ерунда какая-то!
— Подойди, пожалуйста.
Меган нерешительно делает несколько шагов. Она почти парализована — надеждой, предчувствием, слабостью и страхом. Карен спокойно смотрит на нее.
— Ты кто? — спрашивает она. — Мы ведь с тобой как-то связаны.
Меган кивает.
— Сестра?
— Нет.
Карен начинает понимать, как долго ее не было. Она рассматривает Меган, как какое-нибудь трудное алгебраическое уравнение. Она хмурится.
— Как тебя зовут?
— Меган.
Карен вспоминает вслух:
— У
Меган собирается с силами. Она подходит к кровати, запрыгивает на металлическую каретку и ложится рядом с Карен — как это было в первый раз, когда они встретились. Теперь их лица обращены друг к другу, они смотрят зрачок в зрачок, мозг в мозг. Кто же она такая? Карен, как ни странно, успокаивается. Она понимает, что постепенно получит ответы на все вопросы. Она говорит Меган:
— Ты такая хорошенькая, правда.
На что Меган отвечает:
— Вовсе нет.
Карен спрашивает:
— Я никогда не видела такой косметики, как у тебя. На концерт вчера ходила?
— Я все время так хожу. Если хочешь, я все смою. Честное слово, мне не жалко.
Она начинает тереть ладонями глаза:
— Стой, — хрипит Карен. — Не надо.
Меган дрожит.
— Я и с тебя однажды хотела стереть весь грим, — говорит она. — Когда увидела тебя в первый раз. Мне было семь лет.
Карен молчит. Она отводит взгляд, рассеянно смотрит в потолок и размышляет. Точно ведь должна быть сестрой, но говорит, что нет. А как на Ричарда похожа…
— Как там мои?
Плотину прорывает.
— Я… я ведь их так изводила! Я плохая, я ужасный человек, а ты — ты теперь проснулась, мамочка… моя настоящая мама.
Карен пошевелиться не может. Но это ей сейчас и не нужно — она не сводит глаз с ревом ревущей девчонки, что лежит, прижавшись к ее правому боку.
— Я и не думала, что ты можешь проснуться, а ты, ты вот — здесь, со мной. Какой же скотиной я была по отношению ко всем.
Меган слезами размазывает тушь и тени. Ее глаза теперь представляют и вовсе жуткое зрелище.
— Тс-с-с, тихо, — шепчет Карен. — Все, все. Я здесь, я с тобой.
Сама она пытается понять причину этого взрыва эмоций. Мама?
— Меган, ты назвала меня мамой?
— Да, потому что это ты. Ну, ты и есть моя мама.
Карен близка к обмороку.
— Что ты несешь? Что ты не… О, Господи! Тогда, на горе Гроуз, с Ричардом? Не может быть.
— Я так хотела поговорить с тобой. Все эти годы. Скажи, тебе нравится панк-рок? Его сейчас снова слушают.
Последний вопрос отвлекает Карен от сводящих с ума мыслей. А Меган вдруг срывается на какой-то дурацкий разговор про «Buzzcocks» и «Blondie». Карен тем временем пытается собрать воедино все доступные ей фрагменты реальности. Она замечает, что в палате нет зеркала. По упавшим на глаза волосам она понимает, что поседела. Несмотря на свою неподвижность, несмотря на то, что у нее самой разум, образ мыслей семнадцатилетней девчонки, она чувствует, что ей нужно быть старшей, более взрослой по отношению к Меган.