Пока подружка в коме
Шрифт:
— Папа? — Джордж слышит эти слова и чуть не падает на телефонный аппарат. — Это я, Карен. Папа, ты меня слышишь?
Джордж начинает задыхаться. Лоис не на шутку боится за его сердце. А в трубке все раздается:
— Это я, я. Все так изменилось… и живот болит.
Лоис берет у мужа трубку.
— Карен?
— Мама?
— Да, дочка, это я…
— Мама!
— Ты как себя чувствуешь?
— Да пошевелиться не могу. Приезжайте сюда. И еще — есть хочется.
— Джордж, перестань плакать. Карен? Мы сейчас приедем.
— А вы где живете? Там же, на Рэббит-лейн?
— Конечно, там же. Джордж, успокойся наконец! Поздороваешься ты с Карен или нет?
— Здравствуй.
— Привет, папа.
Джордж
— Карен, подожди чуть-чуть. Мы скоро.
Меган дома нет. Она у Ричарда. Лоис надевает деловой костюм, цепляет какие-то украшения с жемчугом, красится, пытаясь скрыть морщины, появившиеся на лице за эти годы. Джордж облачается в свой единственный «хороший костюм», и ему не по себе при мысли о том, что купил он его на случай похорон Карен.
Приведенная в чувство валиумом, Лоис выходит из дома. Она довольна: фигуру она сохранила, волосы — в отличном состоянии. Время практически не коснулось ее.
Субботнее утро, холодное и ясное. Изо рта вырывается пар. Деревья почти облетели. Лоис опускает стекло машины и думает о Карен. Больница все ближе. Лоис всегда держала мысли о лежащей в коме дочери при себе. Лишь однажды Джордж видел, как она плачет. Случилось это лет десять назад. Они вместе смотрели вечером телевизор — новости. А там передали репортаж о том, как какой-то сумасшедший из Техаса отравил знаменитое, историческое дерево. Жители городка, где это случилось, прилагали все усилия, чтобы спасти дерево, — прокачивали огромное количество воды под его корнями, вымывая ядовитые вещества, но все напрасно. Дерево сошло с ума, потеряв счет временам года. Оно сбросило листья, потом — по осени — на нем появились почки, а к зиме — и новая листва. В конце концов листья пожухли и опали в последний раз, и дерево погибло. У Лоис перехватило дыхание, пока она смотрела этот репортаж. Она ушла на кухню, оперлась на стол и попыталась взять себя в руки, но безуспешно. Разрыдавшись в голос, она сползла на пол, вымочив слезами всю правую руку. В кухне было темно, от линолеума тянуло холодом. Вошел Джордж, сказал: «Ну все, все, дорогая». И обнял ее. Так они и сидели еще долго на темной кухне, а в гостиной далеким фоном что-то вещал телевизор. Красный свет.
Лоис думает о Карен — о том, как много от самой себя она видела в дочери, никогда не признаваясь в этом Карен: такая умница, такая жизнерадостная. Лоис вспоминает, каково ей было поначалу, когда Карен только-только уснула. Она ощущала себя опустошенной — как пустые пластмассовые цветочные горшки, сваленные в гараже. Лоис вспоминает о выкидышах, которые у нее были, особенно о Меган Первой. Этот младенец умер нерожденным, унеся с собой очень важную частицу Лоис. Она почувствовала себя чем-то вроде машины, от которой нет ключа.
Еще Лоис думает о Ричарде — тот еще болван был, когда Меган родилась. Потом — чуть не спился. А еще и работы меняет одну за другой. Никакой стабильности. Только недавно он стал похож на нормального, готового к семейной жизни человека, да и пить вроде перестал. Нет, он явно меняется к лучшему, пытается принимать решения, подобающие взрослому человеку. Поумнел слегка. «Нет, Джордж, — сказала она с месяц назад, — дурь у него из башки еще не вся вышла, но парень явно встал на путь исправления. По крайней мере, будем на это надеяться».
Камеры и софиты местных телеканалов выстроились частоколом на парковке и у входа в больничный холл. Грузовики и фургоны — передвижные студии и спутниковые передатчики; репортеры, приводящие их в надлежащий вид гримеры, — целый цирк, неспешный, даже занудный, но очень функциональный. Лоис и Джордж понимают причину этого переполоха и инстинктивно проезжают мимо парковки дальше — к одному из служебных входов, которым Джордж
— Это чудо, это просто чудо. Я никогда бы… Ну, в общем, вы меня понимаете.
У дверей палаты толкутся несколько человек. Заметив Венди, Джордж и Лоис устремляются к ней. Венди улыбается.
— Она только что уснула. Не волнуйтесь, это не кома. Просто решила вздремнуть. С ней остались Ричард и Меган — они спят вместе с нею. Ну пожалуйста, не переживайте. Ей это только на пользу. Ей сейчас требуется ощущение ласки, тепла. Я распорядилась, чтобы никого, кроме родных, не пускали. Вы же сами видели, что внизу творится.
Карен беззвучно просыпается. До нее доносится голос Венди, которая говорит с кем-то по телефону. Карен видит и чувствует Ричарда и Меган — они лежат по обе стороны от нее, она ощущает их тепло, слышит дыхание. Как же это все получилось? Почему я здесь — и именно сейчас? Семнадцать лет! Ого. Сильно ли изменился мир? И вообще — изменился ли он, или изменилась только я? Ричард, он теперь не симпатичный, он… Красивый такой, мужественный, здоровенный вон какой, куда крупнее, чем… вчера вечером? Он теперь мужчина — настоящий мужчина, солидный даже. Никак не юноша. И пахнет он не так, как вчера… нет, так же, но вроде более резко. А Меган? Дочка? Да ну, наваждение какое-то. Ведь еще вчера вечером я была молодой, полной сил! Меган пахнет свежесорванным кукурузным початком — сладкий, ни с чем не сравнимый запах юности. Карен задумывается, ладят ли друг с другом Меган и Ричард. Уживается ли Меган с мамой? Может быть… хотя, скорее всего, нет. Мама умудряется сделать все для того, чтобы полюбить ее стало нелегким делом. Почему она такая? Желудок болит, — думает Карен. И как-то неестественно жжет, щиплет. Есть хочется. Трубка эта еще в животе. Торчит. А месячные у меня были все эти годы? А сейчас? А есть я нормально смогу? Ну, твердую пищу, например. Кто же я теперь — ведь даже не ребенок. Плод недоношенный. Вот только почему сознание такое ясное, мысль работает так четко?
Карен пытается пошевелить рукой, и усилие оборачивается пыткой. У нее чешется нос, но ее сухожилия и мышцы настолько атрофировались, что дотянуться до него и почесать оказывается выше ее сил. Ее тело — вроде бы комплектный, но иссохший и бесполезный набор костей и внутренних органов. Болит челюсть. Карен ощущает себя свежеспиленным деревом. Слишком долго это продолжалось! Мое тело… Стоп! Нельзя так. Об этом еще будет время подумать. Она неподвижна, но ей все интересно, и она чутко прислушивается и присматривается ко всему вокруг. Просто не верится. Говорить с незнакомыми людьми ей совсем не хочется. Хочется, чтобы было воскресное утро. Чтобы настал новый день. Подумать только — все остальные, весь мир эти семнадцать лет не проспали!
Венди выходит из комнаты; снаружи слышен какой-то шум, затем она возвращается. У нее в руках телефон — без шнура? Увидев, что Карен проснулась, Венди предлагает ей поздороваться с родителями. Для Карен это звучит как-то странно, если не глупо. Вчера же виделись. Поговорив со своими по телефону, она неожиданно снова задает Венди тот же вопрос:
— Венди, слушай… а какой сейчас год?
— Тысяча девятьсот девяносто седьмой.
— Ой-ой-ой.
Уловка не удается.
— Карен, у меня к тебе просьба, — насупившись, говорит Венди. — Я по поводу Гамильтона и Пэм. Понимаешь, они ведь серьезно подсели на это дело. Сейчас-то они очухались, а что потом? Их нужно… Нужно дать им какую-то зацепку, какую-то надежду.