Пока смерть не разлучит...
Шрифт:
— Вы обознались, — терпеливо сказал ему лысый. — Это баронесса Корф…
— Какая баронесса! — Молодой человек подошел к Марии-Антуанетте, которая поморщилась от крепкого запаха пота, и чуть не ткнул в нее пальцем. — Вот она — королева. Я видел ее в Версале. А он…
В дверях, где собралось уже довольно много людей, послышались шевеление и возгласы: "Пропустите судью!" Сухонький старичок в свалявшемся в парике, но безупречном жабо поморгал глазами, привыкая к свету, а потом вдруг опустился на одно колено.
— Сир! — воскликнул
В толпе поднялся ропот удивления.
— Ну хорошо. Да, я король, это королева и моя семья, — устало проговорил Людовик. — Я пришел жить среди вас — моих детей, которых я не покину.
Колокол. Когда же он замолчит!
Открылась дверь в смежную комнату; оттуда появилась сгорбленная старушка, которая, должно быть, подслушивала всё это время. Все взгляды обратились на неё. Шаркая ногами и тряся головой, она приблизилась к жесткому диванчику, на котором сидели сонные дети, поцеловала руки обоим и удалилась, заливаясь слезами.
— Это моя бабушка, — смущенно пояснил лысый.
"Сколько же ей лет? — не удержался от мысли Людовик. — Наверное, она родилась еще при Людовике Великом".
Окна были раскрыты, на улице стоял шум, точно на ярмарке: людской гомон, смех, оклики, конский топот, лязг чего-то железного, и этот звон — унылый, тревожный, точно сердце отсчитывает удары — или последние мгновения жизни каплями перетекают в вечность…
— Мы бы хотели продолжить путь, если это возможно, — сказал король, обращаясь к хозяину дома.
— Я не могу противиться вашему желанию, сир, — почтительно отвечал тот, — но пускаться сейчас в путь небезопасно. Не угодно ли вам отдохнуть до утра?
— Пожалуй.
Мария-Антуанетта стиснула пальцами виски.
— Нельзя ли заставить замолчать этот колокол? — почти выкрикнула она. — Уже три часа ночи!
Через пять минут колокол смолк.
Шарль крепко спал. Его перенесли на постель, Мария-Тереза прикорнула рядом. Маркиза де Турзель осталась с ними; Мария-Антуанетта отказалась ложиться и попросила, чтобы ей принесли умыться и переодеться. Она чувствовала себя грязной, и это измятое платье — какая гадость, его нужно немедленно снять.
— Скажите, а какую должность исполняет ваш муж? — спросила она хозяйку, когда с туалетом было покончено.
Та задумалась.
— Вот даже и не знаю, что вам ответить, сударыня. Бакалейщик он, а с нынешнего года — прокурор-синдик.
— Прокурор-синдик? Что это значит?
— Ох… Ну вроде старосты, что ли… Хлопот теперь прибавилось: то одно, то другое, и всё к нему, всё к нему — днем ли, ночью ли.
На востоке занимался рассвет, но улицы Варенна кишели народом. Обе таверны были открыты и набиты битком: граждане братались с солдатами.
Оставив свой эскадрон за околицей (дальше их не пропустили национальные гвардейцы), Калист Делон пробрался в поселок. У дверей дома рядом c пивной "Золотая рука" стояли часовые. Не удостоив их даже взглядом Делон, с деловым видом
Бледный Людовик с синими тенями под глазами сидел на стуле спиной к стене, веки его были опущены. "Сир", — негромко позвал Делон. Король посмотрел на него устало. Делон заговорил о том что, если выехать прямо сейчас, их вряд ли задержат и погоню быстро снарядить не успеют, граница рядом, на его эскадрон можно положиться. Людовик вяло махнул рукой. Эскадрон. Что такое один эскадрон? Лучше немного подождать: маркиз де Булье со своими войсками скоро придет сюда из Стенэ, сын наверняка предупредил его.
На лестнице вновь послышался топот со звоном шпор, в комнату вошли два офицера Национальной гвардии. Один из них показался Людовику знакомым. Ах, ну конечно — это же адъютант Лафайета, Ромёф. Они еще приходили пожелать ему доброй ночи… когда же это? Неужели позавчера?
— Сир… — Ромёф достал из-за обшлага потрепанную бумагу. — У меня приказ Национального собрания о вашем аресте. Я должен доставить вас вместе с семьей обратно в Париж.
Преклонять колено он не стал, однако по его небритым щекам текли слезы. Как трогательно.
Делон выскользнул на лестницу; навстречу ему поднимались "патриоты". "Еще не всё потеряно, — твердил себе гусар, — шанс еще есть".
Дети спали, дамы дремали сидя. При появлении короля маркиза де Турзель вскочила, Мадам Елизавета подалась вперед в своем кресле, а Мария-Антуанетта отняла руку от лица и вздохнула. За спиной Людовика толпились люди. Балаган не закрылся, они продолжают разыгрывать свой фарс на потеху черни.
Людовик показал жене приказ об аресте.
— Короля во Франции больше нет, — сказал он, бросив бумагу на кровать.
— Не смейте пачкать этим моих детей! — взвилась королева.
Она разорвала бы эту мерзость в клочки, но ропот из дверей остановил её.
Король вышел и притворил за собой дверь, чтобы женщины могли разбудить детей, одеть их и подготовить. Жена бакалейщика отнесла им кувшин с теплой водой и умывальный таз.
— Послушайте, — остановила ее Мария-Антуанетта, когда она собралась уходить. — У вас есть дети? Вы тоже мать, вы меня поймете. Вернуться в Париж — значит погибнуть и погубить детей, а до границы недалеко. Нельзя ли как-нибудь вывести нас отсюда? Проводите нас до кареты, я… отблагодарю вас.
Женщина покосилась на дверь, потом ответила вполголоса:
— Сударыня, вам ведь дорог ваш муж? Так вот мне мой тоже дорог.
Толпа под окнами снова гомонила, требуя вернуть короля в Париж. Чтобы выиграть время, Людовик попросил накормить их перед дорогой. Имеют они право позавтракать?
— Вы ведь солдат, вы сражались за вашего короля, — украдкой шепнула Мадам Елизавета часовому у дверей. — Вы можете его спасти, это ваш долг доброго подданного.
— Я прежде всего гражданин, а потом уже подданный, — ответил тот, не глядя на нее.