Пока смерть не разлучит...
Шрифт:
Завтрак продолжался целый час, но маркиз де Булье так и не появился. В это время Делон безуспешно искал брод, чтобы перейти реку со своим эскадроном и соединиться с драгунами Шарля де Дама, сохранившими верность своему монарху. В восемь часов утра двадцать второго июня королевская семья вновь поднялась в зеленую карету, чтобы тем же путем вернуться назад. Арестованных графа де Дама и герцога де Шуазеля, слишком поздно прибывшего со своими гусарами на место встречи, под конвоем увозили в Верден. Прочие офицеры пришпорили коней и помчались на восток — граница рядом.
15
Розы пахли восхитительно. Кусты были подобраны
— Вам нравится? — Аделаида просияла. — Ах, как жаль, что вы не смогли приехать, когда деревья были в цвету! Акации в этом году цвели в первый раз! Да, я ведь посадила абрикосы — там, у стены, на шпалере — хотите взглянуть?
Арман кивнул, и она заторопилась вперед на своих коротких ножках, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Герцог шел следом, приноравливаясь к шагам своей жены.
Он уже давно не замечал ее уродства — вернее, привык и не обращал на него внимания. А в первый раз, увидев ее такой — с головой, вросшей в два горба: спереди и сзади, — он упал в обморок. Их обвенчали еще детьми: ему было пятнадцать, ей — двенадцать, и после свадьбы она вернулась жить к родителям, пока он три года колесил с гувернером по Европе, завершая свое образование. В четырнадцать лет у милой девочки, медальон с портретом которой он всюду возил с собой, неожиданно срослись позвонки… Вернувшись, Арман твердо заявил своему деду, маршалу де Ришелье, устроившему этот брак с мадемуазель Рошешуар, что жить с Аделаидой как с женой выше его сил, однако развода не потребовал. Он ведь обещал ей перед алтарем, что не покинет ее в болезни и здравии. Что ж, у его знаменитого предка-кардинала тоже не было детей — обеты важнее.
Аделаида ни разу не дала ему повода пожалеть о своем решении. Она не делила с ним ложе, однако он мог делиться с нею своими мыслями: она была умной, чуткой и верной, любила природу так же, как он; одинокая жизнь в Куртейе — в сорока восьми лье от Парижа, в окружении престарелых родственниц, — защищала ее ум от пагубного воздействия света с его интригами и сплетнями, позволяя развивать его чтением и размышлениями, а досуг она посвящала музыке и рисованию. Где бы он ни был, в кого бы ни влюблялся, Арман не забывал писать письма "дорогому другу", сообщая ей новости. Каждый его приезд в Куртей был для Аделаиды праздником — она вся лучилась от радости, глядя на мужа влюбленными глазами, но при этом не была навязчивой, стараясь ему угодить. Да, Аделаида сделалась ему родной, он питал к ней такую же нежность, как к мачехе и сестрам.
Погода стояла прекрасная, саженец абрикоса обещал вырасти в чудесное деревцо, Арман обошел весь сад несколько раз, видимо наслаждаясь ароматным воздухом и покоем, но Аделаида видела, что тень заботы на его лице так и не исчезла. После обеда она принялась осторожно расспрашивать его.
— Вы знаете, с какой неохотой я вернулся в Париж, вместо того чтобы последовать за князем Потемкиным в Петербург, — вздохнул Арман. — А уж когда герцог де Виллекье вызвал меня из Лондона, чтобы я занял его место в Тюильри… Уверяю вас, мне потребовалось больше смелости, чтобы вернуться сюда, чем чтобы броситься на штурм Измаила. И вот теперь все мои чувства скомканы, планы порушены, и я ровным счетом ничего не получил взамен.
Глаза Аделаиды наполнились болью. В последнее время беды сыплются одна за другой, как будто где-то открыли новый ящик Пандоры. Она на всё смотрела глазами Армана, а он не ждал от происходящего во Франции ничего хорошего. После того как короля, не прислушавшегося к его
— Поведение короля в Версале было первым предупреждением, — продолжал Арман, — он совершенно не ценит людей, готовых отдать за него жизнь, и не намерен их защищать. В феврале и в апреле он снова показал, что ничуть не переменился в этом отношении, но я… я повиновался голосу долга, вы понимаете?
Аделаида понимала. Дворянин обязан служить своему королю.
— Я приезжаю в Париж, прихожу в Тюильри. Это было в начале мая — всё уже было решено и подготовлено, он всё продумал, но ничего мне не сказал…
— Не сказал о чём?
— Простите, я так сумбурно рассказываю, вы же ничего не знаете… Король бежал вчера ночью.
— Как?! — На лице Аделаиды отразился неподдельный ужас. Арман снова вздохнул.
— Мне отказали в служебной квартире, которая полагается обер-камергеру: король сказал, что обустройство его дома еще не закончено, я должен приходить в Тюильри время от времени. Квартиру господина де Виллекье отдали обер-камеристке королевы. Вы же знаете, я никогда не желал быть придворным. Подавать королю сорочку… Я не революционер, но это считаю средневековым пережитком. Так вот, явившись в Тюильри вчера утром, я узнал, что ночью король и вся его семья покинули дворец. Национальное собрание объявило, что их похитили.
Аделаида всплеснула руками. Арман горько усмехнулся.
— Конечно, в похищение не поверил никто. Если б вы знали, какую боль я испытал! У меня были все причины ожидать, что, доказав свою верность королю, я удостоюсь его доверия, но…
Глаза маленькой горбуньи наполнились слезами. Конечно, ей было обидно за мужа, но к этому чувству примешивалась новая тревога — предчувствие скорой разлуки. Теперь Арман снова уедет, его уже ничем не удержать. Старик-отец при смерти, старшая сестра умерла год назад — она останется одна, совсем одна…
— Генерал, я прошу вас пойти со мной. И возьмите с собой несколько ваших подчиненных. Прошу вас, господа, идемте! Вы осмотрите мои покои, заглянете во все уголки, чтобы убедиться, что там нет никаких следов беспорядка, а потом сообщите от моего имени парижанам, что я не пьян и не безумен.
Лафайет испытал жгучий стыд.
В последние два дня во всех газетах обсасывают со всех сторон нелепую историю о приступе безумия у короля. Якобы он ударил национального гвардейца, который не пустил его к королеве, а потом принялся крушить мебель и бить зеркала. Роялистские листки доказывают, что это ложь, но на самом деле лишь распространяют ее; Марат в "Друге народа" написал, что король притворяется безумным и буйным, чтобы усыпить бдительность парижан, а сам готовит новый побег. И вот теперь Людовик так неуклюже пытается "восстановить свое доброе имя", как будто не знает французской пословицы: qui s’excuse, s’accuse — кто оправдывается, обвиняет себя.