Пока смерть не разлучит...
Шрифт:
Тальен в очередной раз прорвался на трибуну и взмахнул кинжалом. Его красивое лицо перекосило от гнева, волосы торчали во все стороны, точно змеи на голове Медузы.
— Заговорщики разоблачены, они будут уничтожены, свобода восторжествует! — выкрикнул он, и зал взорвался аплодисментами. — До сих пор я хранил молчание, потому что знал, что тиран Франции составил проскрипционный список. Я был вчера в клубе якобинцев, я видел, как формируют армию нового Кромвеля, и я всажу ему в грудь этот кинжал, если Конвенту не хватит мужества объявить его виновным!
— В последний раз — я требую слова, председатель
— Получишь в свой черед! Долой!
Среди шума и свиста Луи Луше потребовал принять декрет об аресте Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста — этого триумвирата, узурпировавшего власть; вопрос тотчас вынесли на голосование, депутаты подняли руки — единогласно.
— Я так же виновен, как и мой брат! — закричал со своего места Огюстен Робеспьер. — Я разделяю его взгляды и хочу разделить его судьбу! Арестуйте тогда и меня!
Филипп Леба вскочил на ноги и предложил арестовать и его. Всех пятерых отвели в Тюильри — в Комитет общественной безопасности.
…Над Парижем плыл набат: Коммуна призывала народ к восстанию. Тюремным привратникам запретили принимать новых заключенных, генерала Анрио отправили в Тюильри выручать арестованных. Он взял с собой только адъютантов, уверенный в том, что справится со своей задачей без особых хлопот, однако в Тюильри их немедленно разоружили и посадили под замок. В семь часов вечера жандармы развезли задержанных по тюрьмам; все привратники струсили, кроме одного — тюрьма Люксембургского дворца отказалась впустить Робеспьера. Конвой отвез его в мэрию, где арестанта встретили криками "Виват!".
На Гревскую площадь стекались санкюлоты, артиллеристы устанавливали орудия; около девяти конная колонна отправилась в спасательную экспедицию. Первым вызволили Анрио, затем Огюстена Робеспьера из тюрьмы Лафорс.
…"Баррас! Баррас!" — проносилось по рядам; члены Конвента вскакивали со своих мест, ища взглядами депутата от департамента Вар. Разве не он был на осаде Тулона? Разве не он навел порядок в Марселе, который на несколько месяцев стал в наказание за бунт "Городом-без-названия"? Он должен возглавить отряды Национальной гвардии, не переметнувшиеся на сторону тирана. Назначить гражданина Барраса главнокомандующим! — предложил Лежандр. Кто "за"?.. Растерянный Баррас отказывался от этой "чести", однако вскоре понял, что лучше ее принять. Барер от лица Комитета общественного спасения объявил мятежных депутатов и повстанцев вне закона. Ревтрибунал для них не нужен: их вина не требует доказательств.
…Кутон бешено двигал рычагами своего кресла, направляясь в Ратушу; колеса буксовали на скользких булыжниках, сам он промок до нитки под нежданно пролившимся дождем. У крыльца он остановился, беспомощно озираясь. Его узнали; двое санкюлотов соединили руки, Кутон обхватил их за шеи — его подняли на второй этаж, точно на стуле, занесли в зал и усадили в кресло. Он завертел головой, оглядываясь: Огюстен Робеспьер, Леба, Сен-Жюст…
— Максимилиан, ты здесь! — обрадовался Кутон. — Вот, посмотри: я составил прокламацию. Ты должен обратиться с ней к народу и армии. Нужно перекрыть все заставы, арестовать предателей в Конвенте…
Робеспьер покачал головой.
— Я не собираюсь становиться мятежником, — сказал он.
— Что?! Да выгляни в окно! Там…
Огюстен
— Максимилиан слишком потрясен, ему нужно время, чтобы прийти в себя, — сказал он негромко. — Мы уже организовали исполнительный комитет. Нужно принять резолюцию, довести ее до сведения всех секций, поднять по тревоге курсантов Марсовой школы, привести их сюда и занять Манеж.
Часы пробили полночь.
…Колонна Бурдона первой пришла на Гревскую площадь с улицы Сент-Оноре; Баррас вел свою колонну по набережным. На площади уже никого не осталось; не желая оказаться пособниками изменников, санкюлоты перешли к Манежу. Во внутренний двор Ратуши гвардейцев пропустили без труда: один из адъютантов Анрио выдал пароль.
По лестнице затопали сапоги — ближе, ближе; двери распахнулись… Кутон видел, как Огюстен вылез в окно на карниз и исчез; Леба приставил пистолет к виску и выстрелил; Робеспьер вставил дуло в рот… Свалившись на пол, Кутон пополз под стол, волоча парализованные ноги; его вытащили, понесли, как куль, и, раскачав, швырнули на лестницу.
…Три телеги тянулись гуськом на площадь Революции, чтобы "обвенчать со вдовой" врагов отечества. Кутон ехал в третьей. Смертельно бледный, с перевязанной головой, он озирался, не понимая, что происходит. Всё тело болело, голова разламывалась, а главное — он не мог вспомнить. Что произошло? Как он здесь оказался? Он полз по булыжной мостовой, через лужи… Его несли на носилках… А потом? Неужели их судили? Когда? Который сегодня день? Десятое термидора… Но ведь девятого утром Робеспьер произносил речь в Конвенте!
Поднимаясь на помост, Сен-Жюст обнял Кутона и сказал Робеспьеру: "Прощай". Он один не пытался вчера сбежать или покончить с собой. Когда ты молод и красив, смерть кажется абсурдом; возможно, он верил до конца, что с неба спустится архангел с пламенеющим мечом и заберет его в Вечность. Кутону было не до символов: его волочили по помосту, потом никак не моши ровно уложить на доске, словно нарочно мучая его; в глазах вертелись зеленые круги, он кричал от боли, а толпа свистела и улюлюкала. Огюстен Робеспьер сломал себе бедро, когда спрыгнул с карниза; нож гильотины и для него стал избавлением от мук. Неподкупного казнили предпоследним. Помощник палача безжалостно сорвал повязку, придерживавшую раздробленную челюсть… Двадцать две головы побросали в деревянный ящик, тела погрузили на тачки и отвезли на Кладбище увечных; там их свалили в общую могилу и засыпали известью.
На следующий день казнили семьдесят членов Парижской коммуны.
Сантер медленно спустился по ступенькам тюремного крыльца на улицу Вожирар и остановился в задумчивости. Куда идти? Барер упрятал его к кармелитам, чтобы спасти от гнева Робеспьера. Теперь он снова свободен, но он никто. Его лишили генеральского звания, жена ушла еще раньше, и на нём висит долг в шестьсот семьдесят две тысячи ливров за шесть тысяч лошадей, которых он обязался поставить государству, но так и не добыл. Гол как сокол. Но жив! Найти бы, где приткнуться на ночь, а там посмотрим. Из хмурых туч снова полил дождь — всё сильнее и сильнее. Сантер поднял воротник сюртука, нахлобучил поглубже шляпу и быстрым шагом пошел вперед.