Пока твоё сердце бьётся
Шрифт:
Он отпустил меня так быстро, точно желал оттолкнуть. В испуге я машинально схватилась за горло, но кожа была цела, чисты были и его губы. Лицо мужчины по-прежнему ничего не выражало, лишь глаза разгорелись с большей силой, а грудь высоко вздымалась. Мне стоило, наверное, сорваться с места и бежать прочь от этого пробудившегося в нём голодного зверя, но он ведь по-прежнему держал своё слово и не причинил мне вреда…
Улыбнувшись мне какой-то вымученной улыбкой, Штефан поднялся с дивана – я испуганно вскочила вослед. Тотчас же мне стало неловко от того, какой напуганной я сейчас выглядела, как если бы я общалась с изувеченным человеком, тщательно стараясь не обращать
– Мне надо отъехать ненадолго, а ты иди в спальню наверх и поспи, – он указал взглядом на второй этаж и отстранился. – Я скоро вернусь.
– Может, мне лучше вообще уйти? Ты добросишь меня по пути до города… – неуверенно пробормотала я, смущённая мыслями о том, куда Штефану так внезапно понадобилось отъехать после этой выходки. Вернее, я гнала единственно возможные догадки прочь, не желая об этом даже думать.
– Ты хочешь спать, – слова прозвучали так настойчиво, словно мужчина желал внушить мне это, и не повиноваться такому тону было невозможно. – Дождись меня… Ключи я беру с собой.
И он ушёл. Запер меня одну в своём доме. Это казалось бы тёплым, почти человеческим жестом доверия, если бы не было так похоже на то, что узнице запретили покидать пределы замка.
Я слышала шум его машины, выехавшей из гаража и умчавшейся в неизвестном направлении, и почти сразу же почувствовала, как опустел дом. Здесь по-прежнему было сумрачно и тихо, но тишина и пустота вдруг стали такими пронзительными и холодными, будто этот стройный организм из камня и металла покинула сама жизнь. Ирония состояла в том, что жизнь в это место вдыхало создание, безжизненней и холоднее которого я никогда не встречала. И всё же мне тотчас стало неуютно в его доме без него самого, словно всё строение озлобленно ощерилось на чужеродный элемент внутри себя, такой непривычно живой, тёплый, дышащий…
Поёжившись, я послушно поднялась на второй этаж, никуда не заходя, прямиком в спальню, как он велел. Включила на прикроватном столике ночник – имитацию букета из чёрных засушенных роз и сухих ветвей, на которых загоралось множество мелких золотистых огоньков, стоило коснуться вазы из матового тёмно-серого стекла. Комната наполнилась тёплым светом, бордовым по углам, где он падал на обои бургундского цвета с витиеватыми выпуклыми бархатистыми узорами. Кровать занимала большую часть комнаты и была выполнена, как и вся немногочисленная мебель в этом помещении, из чёрного дерева. Подле резной спинки кровати, какие я видела раньше только в царских покоях дворцов-музеев, на двух больших подушках россыпью лежали маленькие думочки с бархатистым рисунком, похожим на тот, что покрывал стены. Несмотря на крайне мрачные тона интерьера, комната показалась мне очень уютной, располагающей ко сну или интиму…
С неловким чувством посягательства на чужое сокровенное я опустилась на кровать и, лишь коснувшись чёрного стёганого покрывала, смогла наконец облегчённо вздохнуть, будто часть энергии Штефана, сохранившейся в его постели, вновь взяла меня под свою защиту. А защищал ли он меня когда-нибудь? Почему мне было так спокойно с этим порождением ночной тьмы? И почему я продолжала ему доверять даже в минуты охватывавшего меня животного ужаса рядом с этим… человеком? Но веки мои действительно были тяжелы, и, не находя ответов на свои вопросы, с этими мыслями я почувствовала, как вновь неумолимо
Я проснулась от едва ощутимого прикосновения, точно чьё-то осторожное дыхание дотронулось до моей щеки. Ещё никогда я не была столь чуткой, будучи погружённой в глубокий сон. Штефан лежал рядом со мной, наблюдая за тем, как я спала, и подушечки его пальцев касались моего лица. Я не слышала, как он вернулся, не почувствовала, как лёг на кровать, но проснулась от единственного прикосновения. Накрыв его внезапно потеплевшую руку своей, я отстранила её и, свив наши ладони, опустила на покрывало.
Лицо Штефана было бледно, спокойно, задумчиво. Мне показалось даже, что за эти пару часов, которые я его не видела, вампир постарел. Возможно, такую иллюзию создавали синие венки, проступившие под кожей на висках и веках, или же дело было во взгляде потемневших глаз, особенно сейчас контрастировавших с относительно молодым лицом скрывавшейся в них непостижимой древностью. Из них ушла пугавшая меня тёмная лихорадка, но появилось нечто другое, заставившее сжаться моё сердце. Вглядываясь в меня, Штефан был сейчас недосягаемо далеко отсюда, глубоко в своих мыслях, и мне показалось, что в глазах его теперь читалась какая-то горечь или даже боль.
Высвободив из его руки свою, я потянулась к его лицу, но пальцы дрогнули и замерли в нерешительности в паре сантиметров от щеки мужчины. В уголках его глаз едва заметно обозначились следы морщинок, дрогнули губы, – он мысленно улыбнулся моей робости. И тогда я всё же притронулась к нему, провела пальцами по щеке. Взглядом я проследовала по точёному лицу Штефана: вдоль достаточно суровой линии подбородка, по прямому профилю, коснулась по-мужски чувственных, казавшихся добрыми губ. Кожа на его на щеках оказалась такой приятно-бархатистой и нежной, какой не было даже у меня. И тёплой, неестественно тёплой для него.
– Где ты был? – вырвалось у меня, и я тотчас же мысленно одёрнула себя за этот вопрос, ответ на который читался по его тёплым рукам, по бледным губам и успокоившемуся взгляду.
Тень улыбки на лице вампира погасла, оставив лишь ту горечь, от которой мне самой становилось больно. Штефан невесело усмехнулся очень тяжёлой, болезненной ухмылкой и несвойственным ему низким голосом чеканно произнёс:
– Я ходил убивать, Света.
И я это знала, но по спине всё равно невольно побежали мурашки. Я не отвела глаз, не отдёрнула руки, но взгляд его, полный вызова, растерзывал меня сейчас на сотни маленьких кусочков, точно одно моё существование и присутствие в этой комнате вершило над Штефаном суд.
– Сегодня это была девушка, – зачем-то сообщил он после некоторого молчания, повисшего в комнате. Горький насмешливый вызов сквозил теперь и в интонациях мужчины. – Она чем-то напомнила мне тебя. Наверное, волосами… да, только у неё были темнее.
Он запустил пальцы мне в волосы и придвинулся ближе, так, что теперь мы касались друг друга дыханием. Кровью от него не пахло, от него вообще не исходило никакого собственного запаха, что поражало меня особенно; моё обоняние лишь улавливало терпкий, солоноватый аромат туалетной воды. Я судорожно сглотнула, тщетно пытаясь смочить пересохшее горло. Штефан вновь меня пугал, но вовсе не тем фактом, что выпил очередную жертву, – он делал это регулярно, и я об этом прекрасно знала, общаясь по собственной воле с беспощадным убийцей. Я не понимала, для чего он высказывает мне сейчас всё таким обвиняющим тоном, и что он собирается со мной сделать, ибо в его власти сейчас было сотворить что угодно.