Пока зацветали яблони
Шрифт:
В детстве почему-то кажется, что всегда будет так, как есть, если, конечно, тебе хорошо, да и не задумываешься, что там за тем поворотом, а особенно, что с тобой будет. Зачем вообще над этим думать, если всё кажется бесконечным. Всё будет так, как и должно быть, то есть хорошо.
Летом, после проливного дождя, в небе будет перекинута, словно коромысло, огромная, будто прозрачная радуга, с переходящими один в другой иногда блёклыми, а иногда яркими цветами. Жаль, что пробежать под ней не удавалось никому, хотя Лариска много раз пыталась. Потом будет светить горячее солнце, превращая её белую кожу всего за одну неделю в тёмную, с бронзовым отливом. Когда тепло, можно высоко взлетать на качелях, поджав под сидение ноги, ничуть не опасаясь перевернуться, да просто, потому что не страшно!
Осенью лягут ковром на землю жёлтые, пурпурные, багряные, оранжевые
Зимой она, визжа, будет нестись на санках, как казалось тогда, с очень высокой горки, ведь деревья тогда были большими, а позже, когда пойдёт в школу, чертить под громкую музыку замысловатые линии фигурными коньками на расположенном рядом стадионе и всего–то за десять копеек, получив в кассе синенький узкий билетик, переобувшись под трибунами и, сдав в раздевалку, войлочные сапоги. Вокруг неё будет взлетать плиссированная синего цвета юбка, ведь модных штанов или брюк, как у нынешних детей, у неё не было. И плевать, что ботинки коньков не белого, а тёмно-бежевого цвета. Дед смог «достать» только такие, хотя, чего уж там, хотелось, конечно, белые.
На майские праздники, как обычно, в парке включат фонтан, как теперь понимаешь довольно бедненький, в центре которого стояла, разумеется, устремившаяся в космос к неизведанным планетам с облупившейся краской ракета. Но других фонтанов Лариска в раннем детстве видеть не могла и с удовольствием смотрела на упругие тонкие струйки воды. Ей всегда хотелось смеяться, бежать вокруг фонтана и черпать ладошками выброшенную из ракеты воду, отмывавшую запылившуюся за осень и зиму разноцветную весёлую мозаику чаши. Воробьи, сбившиеся в оголтелую стаю, шлёпали по краю чаши, осторожно дотрагиваясь до воды, а потом, напуганные Ларискиным бегом, вылетали из неё и топали по мокрому песку своими крошечными худенькими лапками. Первомайскую демонстрацию они, как обычно, встретят вместе с Басё с красным флажком и заранее надутой Дедом охапкой воздушных разноцветных шаров, стоя на своей троллейбусной остановке, провожая идущие к площади колонны. Потом шары Лариска, бегая около остановки, разбрасывала по ветру, чтобы всё вокруг становилось ярче и праздничнее.
В любое время года они с Дедом будут ходить смотреть, как экскаваторы выкапывают в их городе огромную яму, которая потом станет водохранилищем. На его берегу Лариска так и проживёт потом всю жизнь. До водохранилища на том месте протекала река, а на лугу летом цвели колокольчики, но не голубые, как в лесу, а какие-то то ли бордовые, то ли коричневые. Пахли они, прямо сказать, не очень, даже очень «не», а вот сам цветок был словно выкроен из плотной бархатной бумаги или вылеплен из замысловатой материи. Есть ли они сейчас где-нибудь эти колокольчики? Как-то никогда больше не встречались. Хотя, вполне возможно, где-то на реках и растут они себе потихоньку. В общем, Лариска эти колокольчики любила. Перед походом на строительство они с Дедом всегда заходили в гастроном, где ей покупалась полоска пастилы, которая лежала в картонной коробке у кассы и стоила все те же десять копеек.
Когда немного подросла, лет с пяти, Лариска, гуляла самостоятельно, без Басё. С дворовыми девчонками в траве за беседкой они ловили синекрылок, которые так и скакали между травинками и цветами, называвшимися по дворовому мыльниками. Конечно, были во дворе и бархатцы, и золотые шары, но как окультуренные цветы, они росли в палисадниках, а вот мыльники – повсюду. Сейчас как-то и мыльников этих тоже нет. Синекрылок либо выпускали, либо, привязывая тонкой катушечной ниткой ненадолго
Но кроме этого, а возможно, это и есть главное, они с Дедом иногда, когда тому было зачем-то нужно, ходили в их районный отдел милиции к его товарищу, где Лариску, совсем ещё крошечную, в дежурной части ставили на стол, и Дед просил спеть песню. В то время были модными, во всяком случае, у детей, песни о войне, поэтому Лариска, как правило, затягивала «На безымянной высоте», особенно стараясь, когда начинала со строчек «Дымилась роща под горою…». Эти строки ей нравились больше всего. Впрочем, она могла петь и любую другую, так как знала их много, а дяденьки в форме иногда даже заказывали, словно артистке какой. За песни самый главный дядька – дежурный из заветного ящика доставал и дарил ей кокарду от милицейской фуражки или пилотки, звёздочку или что-то ещё из того, на что она впоследствии насмотрится «от и до». Но ведь это будет потом, спустя столько лет, а в те времена она так хвасталась своей добычей Басё. Влетая в квартиру, хитро прищуриваясь, она разжимала ладошку (приобретение всю обратную дорогу Лариска несла в кулаке) и кричала во всю мощь: «Ну! Гляди!» Действительно, игрушек у неё было не так уж и много, впрочем, как у большинства её сверстников, и каждая штучка, а, тем более из самой милиции, была весомой и хранилась крайне бережно в металлической коробке из–под леденцов.
Такими коробочками – битками, наполненными утрамбованным песком, они играли в классики, в которых Лариска, была чемпионом двора, а затем класса, что для неё было само – собой разумеющимся, как впрочем, и в прыжках через резиночку, которую для неё натягивали чуть ли не до плеч, что на дворовом диалекте обозначало «шестой уровень». И Лариска, хохоча, со всей силы отталкиваясь от асфальта, задирая до ушей вечно разбитые коленки, с лёгкостью преодолевала все эти возможные и невозможные уровни, пока остальные сидели на скамейке или просто на бордюре и через некоторое время начинали ныть, чтобы она, наконец, «заронилась».
Короче, прыжки, скачки и всякую беготню Лариска уважала. Это были и «выбивалы», и «казаки – разбойники», и «разрывные цепи», и «часики». Да мало ли что ещё? Сейчас и детей во дворе не увидишь. Все дома в компьютерах, телефонах, планшетах, да на всяких «развивайках». Развивают всех и во всём, безотносительно к тому, надо ли сей талант развивать в обречённом на гениальность отпрыске или лучше не трогать, поскольку таланта попросту нет. А, как показывает жизнь, развитие во всём подряд ничего с возрастом не приносит.
А ещё летом в их двор довольно часто привозили кино. Об этом сообщалось заранее в объявлении на листке бумаги, прикреплённом кнопкой к стенке беседки, за которой и водились те самые синекрылки. Были написаны день, число и название фильма. Кино привозил Толик, который жил вдвоём с мамой в соседнем дворе, хотя и был уже взрослым дядькой. Где он работал, никто не знал, а показ фильмов во дворах, видимо, был его общественной нагрузкой. Толик был светло-рыжий, с взлохмаченной причёской в виде торчащих во все стороны прямых волос, голубыми глазами, так и ничего себе, но какой–то странный. На нём всегда неизменно красовалась клетчатая синяя рубаха. Завидев Толика во дворе или около гастронома, где покупались петушки на палочке или кисловатые листики (ну это была редкость) за пять копеек, а также брикетики утрамбованного кофе с молоком за двадцать, все бросались к нему с вопросом: «Когда кино привезёшь, Толик?» На что он деловито отвечал: «Всё по плану». Но никаких дат, как правило, не называл, скорее всего, не знал. Да, брикетики, собственно, не использовались по их прямому назначению, ну, то есть не растворялись в кипятке, в общем кофе такой не пили. Они просто сгрызались прямо по дороге во двор. Вот это была вкуснотища! А жёлтая плотная фольга или просто «золотце» и узенькая полоска с изображённой чашечкой дымящегося кофе впоследствии использовались для «секретиков», которые, найдя битые стёкла, они делали под деревьями и кустами сирени во дворе.