Пока зацветали яблони
Шрифт:
Она никак не прореагировала на Валерку, с которым сцепиться считала своим долгом, просто потому, что тот любил волынить, да вечно опаздывать, мастерски при этом отбрёхиваясь, чего Лариска не позволяла ни при каких обстоятельствах себе, а соответственно, и другим. Да и Валерон всё–таки тоже отдежурил в опергруппе, так что может выдвигаться до дому. Ему уж командировка на завтра точно не грозила, хотя в своё время по её грабежу отрабатывали всех, кого могли, да и практически все, даже Валерка. Был он маленький, худенький и вертлявый, с торчащими во все стороны соломенными волосами, длинным острым носом, готовый сунуть его куда не надо, как Буратино в очаг на холсте, прямо специально созданный для работы с малолетками, хотя и был на год старше Лариски. Он просто сливался с их деятельной и такой же брехучей массой. С малолетками Лариска работала очень много, несмотря на то, что дела эти должны были поручаться исключительно старшим следователям, к которым она не относилась. Но малолетки – настолько специфическая категория, что работать с ними соглашались, да, собственно и могли, далеко не все. Как говорил Витька: «Прям взял бы и размазал по стене, не знаю, что ты с ними церемонишься, да и как ты их вообще выдерживаешь!» При этом Лариска всегда представляла стену коридора райотдела, на серую поверхность которой ровным слоем от пола до потолка по идее какого–то великого дизайнера – архитектора – ремонтника простыми исполнителями в образе тёти Зины и тёти Клавы, а, возможно, дяди Пети и дяди Коли, ровной шубой были нанесены мелкие крошки, которые являлись крупицами то ли острых камней, то ли тупых стёкол. Но дерануть
– Странная ты сегодня какая–то, – констатировал Валерон и, пожав плечами, мышью прошмыгнул в свой кабинет. Выяснять он ничего не стал, мало ли что по чём, а, возможно, не хотел. А ему надо?
Всё-таки хорошо, что не знаешь, что будет с нами через много или не совсем много лет. Это ведь как посмотреть. Не знаешь, что застрелят в собственном дворе, прямо около подъезда, одного из лучших, по её мнению, оперов – Серёгу, только – только ушедшего на пенсию, который успеет позвонить домой и сказать, что его убили, после чего вызвать опергруппу из Управления. Говорили, что не поделили деньги, а там – кто знает? Лариска не знала. Неожиданно от больного сердца умрёт такой спокойный участковый Михаил Борисович, всегда говоривший ровным, не повышающимся ни при каких обстоятельствах, голосом, с пышными пшеничными усами, поздравлявший её по телефону за несколько дней до смерти с наступающим Новым годом, который для него так и не наступил. А Валерка попадёт под поезд, останется без ног, то есть абсолютно, а за одно, вследствие такого вот поворота судьбы, и без семьи. Нет, семья, конечно, будет, но в параллельном с ним мире. Да и не сам попадёт… И будет жить крученый и счастливый в то давнее время Валерон с отцом, а потом в интернате. Возможно, всё определено заранее? Всё возможно, но возможно ли всё изменить или хотя бы что-то?
Войдя в кабинет, Лариска традиционным отработанным жестом швырнула на стол сумку, автоматически включила блестящий электрический чайник, приобретённый в соседнем с райотделом магазине «Хозтовары», который призывно сверкал на тумбочке, и на автопилоте открыла скрипучую дверцу сейфа. В этом же магазине она с завидной периодичностью покупала электрогрелки для замерзающего от возраста Деда, которые у него почему-то часто сгорали, прожигая то матрас, то одеяло. Дед мёрз, несмотря на бесконечные пары толстенных носков, связанных Лариской из всех имевшихся в её запасе цветов пряжи и постоянно растирал свои ледяные и летом, и зимой ступни. Дед, в отличие от Митрофаныча, гордился её погонами и считал за честь пройти с ней рядом, поднимая вверх свою палочку, особенно, когда на ней была форма. При этом он брал её под руку, ну, чтобы показать всем, что они вместе, и всё у них хорошо и даже гораздо лучше, чем кто–либо может себе представить. Дед постоянно заверял её, что пойдёт очень быстро и отставать не будет, ну ни при каком раскладе, так как Лариска по традиции начинала ныть, что ей вот совсем как некогда, но всё–таки смирялась с необходимым ему променадом. Да ведь он и не отставал! Но форму Лариска надевала исключительно на дежурства, встретиться на улице они могли в этом случае крайне редко, обычно, если она задерживалась после суток, а Дед её караулил, «ненароком» прохаживаясь по проспекту. Но в целом, Деду катастрофически не везло. Конечно, он мог гордиться ею и дальше, не шагая рядом с её невеликими в то время погонами, а тогда, когда она тащила огромные дела и, просто провальные, на первый взгляд, но его уже давно не было. Ничего он не узнал, даже не застал её в капитанах, совсем немного не успел…Мнение Деда было одним из главных. Но ведь она его не подвела! Главное – это то, что именно её Дед, вне всякого сомнения, одобрил бы и её поведение, и какие бы то ни было, успехи. Дед был историей страны, участником двух войн, видел лично столько известных людей. Конечно, он никогда не услышал всей критики, звучавшей откуда только можно, в адрес прожитых страной лет. Не узнал, что всё было, оказывается, не так, а самое главное, конечно же, неправильно. А где гарантия, что потом-то всё стало правильно? Пройдёт время и….получите. Самое главное – Дед был честным, неподкупным, всегда готовым прийти на помощь и старался справедливо разобраться в любом вопросе. Человеческие качества они во все времена одни. Они либо есть, либо их нет. Все соседи помнили его как доброго, простецкого и бесхитростного человека, одновременно со стальным стержнем внутри. Их маленькая ещё в те времена соседка Нинка, периодически заглядывая Деду в глаза, спрашивала: «Дед Филь, а ты Ленина видел?» На это Дед, пожимал плечами и, как обычно, честно, в какой-то задумчивости, словно извиняясь, отвечал: «Нет, Ленина не видел». Всё это как–то напоминало Чеховского генерала, который генералом, увы, не был. Только в отличие от Чеховского рассказа, Нинка Деда любила. Почему он не пошёл учиться дальше? Ведь попросту не было у него никакого образования. Так, четыре класса, а потом три класса вечерней школы с помощью Басё, которая приехала в город из другой деревни, и была ни много – ни мало, учителем начальных классов, окончив техникум. А в те времена этого было, ой, как достаточно. Она пересказывала Деду краткое содержание известных произведений Толстого и Чехова, Тургенева и Пушкина, а ещё и поправляла его высказывания, так как речь Деда была далека от грамотной. Но с его–то образованием… Хуже, когда козыряют двумя купленными высшими, не имея, как говорила Лариска, среднего. Дед был руководителем, ну, то есть начальником, причём в разные периоды своей жизни, разного уровня и, со слов многих, которых она слышала в своём детстве и позже, ему это было, как говорится, дано. Вот Лариска стала боевой лошадкой, но руководителем быть не хотела никогда, да, наверное, не смогла бы. Не смогла бы по многим причинам. Высшим её пилотажем стало руководство различными следственными бригадами, когда дело в одиночку по объёму расследовать было невозможно. Вот тогда сколачивали тракторные бригады. Так именовала их Лариска. Вот тут она командовала с шашкой наголо, несясь по полям своих сражений, сама не завидуя, так называемым подчинённым, если что–то будет не по её принципам, указаниям, требованиям и так далее.
И вот если так посмотреть, получалось, что наплевать на должности и звёзды. В этом ли счастье и – это ли так уж важно? После увольнения она ведь так и говорила всем, кто с недоверием спрашивал, не обидно ли ей было не получить квартиру, более высокое звание, да и много чего ещё, уходя на пенсию при таком-то стаже работы, причём качественной. Отвечая на эти бестолковые, как ей казалось, вопросы, Лариска всегда вспоминала Василия Ивановича, который работал в отделе, а именно в розыске, внештатным сотрудником. Кто–то привёл его из оперов. Сам бывший опер, давно уже на пенсии, Василий Иванович выполнял разные поручения, в том числе и Ларискины. Она всегда чувствовала хороших людей и всегда с ними дружила. Лично для неё он часто забирал в Бюро заключения судмедэкспертов, так как жил в доме напротив. Там его хорошо знали, он предъявлял какое–то своё удостоверение, расписывался в журнале, и заключение с доставкой в кабинет было обеспечено. Бюро находилось не так уж и далеко от райотдела, но на всё нужно было время, а времени всегда катастрофически не хватало. Для оперов Василий Иванович отбирал объяснения. Да как! Много кому нужно было у него поучиться. Лариска всегда на повышенных тонах эмоционально ставила его в пример участковым и операм, разнося в пух и прах их «трактаты». Объяснения были написаны красивым округлым почерком, без ошибок, но самое главное, в них были ответы на все интересующие на данном этапе вопросы. Когда–то Лариска спросила, почему Василий Иванович ушёл на пенсию всего
Спустя многие годы, Лариска всегда, что–то доказывая, «особо одарённым» или тем, кто едет в бронепоезде или танке, поясняла, что борется за мир во всём мире, отлично понимая, что всего доказать не сможет никогда, но пробовать всё равно нужно. Как потом говорила Ольга: «Ну что, спасаешь мир?» «Спасаю», – уныло или весело, в зависимости от обстоятельств и настроения, отвечала Лариска. А ведь в то далёкое время, несмотря на бесспорно справедливые замечания Василия Ивановича, многие и работали, и с людьми разговаривали, так сказать, в пределах нормы. Да, в то время звание майор считалось очень высоким. Это потом направо и налево стали разбрасывать шайбы – кому надо, кому не надо, кому строго – настрого запрещено, противопоказано. Вот бы увидел весь этот беспредел Василий Иванович.
Где Вы, Василий Иванович? Конечно, это был риторический вопрос. В те далёкие времена ему было, наверное, под семьдесят. Он был сухоньким седым старичком, с уже поблекшими, вероятно когда-то ярко-голубыми глазами, всегда опрятно одетый – в костюме, всегда с галстуком и готовый оказать любую посильную помощь. Безотказный. Говорил Василий Иванович твёрдым, негромким голосом и его всегда хотелось слушать. Дисциплина у него была что надо!
Где вы все, такие, как Василий Иванович, где вы, такие, как Дед? Сейчас такими быть немодно…Сейчас совсем другие ценности, а жизнь зачастую выглядит как в «Королевстве кривых зеркал».
Всё-таки до обеда нужно пролистать тот самый грабёж, а потом – в СИЗО, этого уже не отменишь. Она отпила первые глотки чая, когда вошла её соседка по кабинету Чередникова Наташа, которая жила в остановке от отдела и поэтому всегда приходила позже неё. Запихивая в рот рассыпающееся в руках печенье, хватая на лету крошки, Лариска невнятно промямлила про раскрытый грабёж, а заодно и про банду.
– Ни фига себе! – только и смогла произнести Натали, как пелось в песне, знакомой впоследствии всем и каждому, приземляясь за стол напротив неё, автоматически хватая с подоконника свою чашку, пока вода в чайнике не остыла.
– Говорят там эпизодов… В общем завтра в командировку, да ещё и с кем–то из «верхнего» руководства. Благо ехать недалеко – часа два на машине, как я поняла со слов Митрофаныча, а может и меньше, – продолжила Лариска, погружаясь в чтение сто раз читанного – перечитанного дела. Тем не менее, она не забыла скорчить достойную рожу при упоминании о руководстве, закатив глаза с осыпающейся на щёки «Ленинградской» тушью.
Преступление и правда, как в детективе, думала Лариска, мысленно складывая все картинки и сведения по протоколам допросов и других следственных действий. Таким образом, она потом собирала с Машкой картинки из ставших популярными в Машкином детстве, пазлов. Допрашивала и передопрашивала она всех исключительно сама, не доверяя никому. Если только показания ничего не значили для дела, разрешала, а точнее поручала, это сделать кому-нибудь из участковых или оперативников. Так будет всегда и по её личным большим, да и вообще всем, делам. Вот и пригодилось, а то набьют по принципу «лишь бы было». Чтобы она теперь делала? Позориться перед другой областью ей никак не хотелось, несмотря на невысокое звание и совсем небольшой, четырёхлетний, а на момент совершения преступления, трёхлетний, опыт работы. Лариска довольно ухмыльнулась, вспоминая своего первого учителя – Клавдию Ивановну, которая ещё на практике, в другом райотделе, всегда говорила: «Только сама!» А может и не говорила она этого? Зато личный пример был просто неповторим. Тогда ещё студенткой, Лариска думала, что работать столько часов в день невозможно. Оказалось, что возможно и больше, да ещё как больше, да ещё без обеда и ужина, только на одном кофе. В общем, лишь бы рассказывали, а ты успевала писать, а позже, с приходом напирающего прогресса, печатать на клавиатуре компьютера. Во времена её практики, конечно же, никаких компьютеров не было, только пишущие машинки и то – для особо важных документов. Клавдия Ивановна была худой, с абсолютно прямой спиной, так как в молодости танцевала в каком–то народном ансамбле, с вечной сигаретой во рту, горящими глазами, в больших очках, от чего глаза казались ещё более выразительными, кудрявыми волосами – химией, вероятно. Казалось, что она всегда готова схватить любой материал и расследовать, расследовать, расследовать, параллельно подтягивая всех участковых, оперов, эксперта. Как–то делалось это одномоментно. Лариска так хорошо запомнила это умение, что оно прочно вошло в её личную практику. Главный – это следователь, остальные помогают, должны помогать. А какой у них выбор? За Клавдией Ивановной была закреплена линия квартирных краж, по которым Лариска все годы писала курсовые, а затем и диплом. Периодически Клавдия Ивановна звонила в школу, где учился её младший сын, интересовалась его оценками, удовлетворённо хмыкала и говорила, что на родительское собрание прийти никак не сможет – работает, но всё у неё под контролем. Именно она приучила Лариску, получив материал, читать его «от и до», не пропуская ничего от слова «абсолютно», после чего писать план расследования дела. Как пригодилась эта привычка в вычитке материалов до капли, до самого дна, вплоть до мыслей, сквозивших свозь написанные строки, как пригодился совет уметь слушать, а, главное, слышать людей, выслушивая информацию, которая на первый-то взгляд и ценности никакой не представляла.
Потом, много лет спустя, уже в Управлении, стало требованием писать планы по делам, и Лариска искренне не понимала, что может быть по-другому. Она делала это с первого дня работы. Многие возмущались, объясняя, что записывают всех вызванных на допрос людей на перекидном календаре и не понимали, зачем нужен ещё какой–то там план. Лариска же не понимала при чём тут календарь, на котором можно нацарапать только пару фамилий, да и то зачастую первые буквы. А версии по «висунам», а набор документов, которые она писала, несмотря на то, что её можно было поднять ночью и поинтересоваться перечнем документов по личности, к примеру, малолеток? Без запинки, как молитву, но ведь писала всё равно, сбой в голове всегда допустим, от этого никто не застрахован. А ведь те, кто возмущался, не имели даже приближенной к Ларискиной, памяти. К Клавдии Ивановне Лариска проходила не три положенных месяца преддипломной практики, а скорее все шесть. И это дало свои результаты. Она часто думала, что было бы, если её прикрепили на практике к кому–нибудь другому.
Правильно говорят, что ничего не бывает зря, а жизнь сводит и разводит одной ей известных людей. Ведь именно Клавдия Ивановна оказалась родной тётей Людки, её Людки, с которой они, как и с Ольгой, дружили на одной волне, Людки, с которой она всякий раз, особенно посещая разные выставки, могла потратить последние деньги на какую–то хрень в виде серебряного колечка или «Ордена Посла» на шею на шнурке. На выставках обычно было много всякой дряни, от которой разбегались глаза и, которую непременно надо было иметь, как говорится, «не знамо зачем». При этом Людка неизменно подначивала и заливала, что если не Лариска, то купит она. Лариска, как правило, сдавалась без боя, складывая невидимое оружие, ну и, разумеется, покупала, причём зачастую занимая деньги у самой же вдохновительницы на приобретение. Людка не отставала и параллельно приобретала аналогичное сокровище. Ольга в таких мероприятиях участия не принимала и наслаждалась их вознёй и перепалкой на демонстративно повышенных нередко тонах со стороны, со смехом смотря, как они хватают со столов всякие штучки, раздумывая, на чём остановить очередной выбор. Потом, обретя счастье, с чувством исполненного долга и, чтобы миновать окончательное разорение, взявшись за руки и, прихватив Ольгу, они гордо покидали выставку, словно в сумках лежали украшения (а может что ещё), по меньшей мере, исторического значения, не говоря уж о цене. После этого, как водится, покупали в ближайшем киоске мороженое для охлаждения пыла и счастливые брели по улице, утопая в собственной болтовне. Случайно ли это всё? В такие случайности не верилось, да и не хотелось верить.