Пока зацветали яблони
Шрифт:
Грабёж действительно был слишком наглым и не похожим на все остальные, во всяком случае, которые расследовала она, да собственно и другие следователи в райотделе. По всему получалось, что работали чужие, в смысле не местные, но такие, которые знали всё. То есть знали о том, что в доме есть, что взять, что в утренние часы там может быть только молодая женщина, практически ровесница Лариски, что по тем временам было не так-то и много. Все трое преступников были с открытыми лицами, без каких–либо масок, на одном только были солнцезащитные очки, да и то это, видимо, было данью моде, а может быть, глаза слезились на солнце, как думала Лариска. Всё и оказалось, почти так, как она и считала, почти… В дом зашли точно по наводке. В этом–то уж точно сомнений не было. А денег было бы значительно больше, если бы за неделю до преступления Истомины не купили престижный в то время автомобиль «Волга», который гордо красовался во дворе частного дома, посверкивая блестящими бежевыми дверцами да новейшими бамперами, в которых отражались посаженные во дворе яркие оранжевые настурции и разноцветные астры. Видимо, этой новостью с преступниками никто не поделился. Но остального тоже было ох, как достаточно, по меркам того времени.
Марина, услышав звонок, запахнула новый импортный нейлоновый халат с россыпью ярких, по всей видимости, заморских цветов, после чего вышла из дома, быстрым шагом направившись к металлической калитке, ведущей во двор. Она решила, что Илья, уходя на работу,
– Проходите, конечно. У нас всё в порядке, – открывая в недоумении калитку, ответила Марина, так как по её воспоминаниям проверка вроде была недавно, хотя, такие вещи она помнила обычно не очень. За ней дружной процессией потянулись трое мужчин, двое из которых были в синих спецовках с соответствующей надписью, а третий, по всей видимости, начальник просто в рубашке, светлых брюках и солнцезащитных очках.
Но, как показала потом жизнь, начальником был совсем не он. Об этом узнает Лариска только спустя год. А в то время, так же, как и Марина, она прикидывала, что он и есть тот самый руководитель и организатор всего того, что случилось в тихое солнечное утро в тихом частном доме, прямо так скажем, достаточно обеспеченном. Но ведь своим трудом.
Марина, едва успела переступить невысокий порог кухни, как почувствовала удар в спину между лопаток и, споткнувшись о половик у входа, упала, больно ударившись о пол щекой, автоматически, не к месту происходящего, отметив, что халат сзади приподнялся, и выглядит это, скорее всего, неприлично. Да было не до приличия, а её шикарный халат, как и её вид, никого из визитёров совершенно не интересовал. Импортная механическая заколка, которые в то время только входили в моду, некстати расстегнулась и со звоном свалилась рядом со щекой, а Маринины тёмные длинные волосы разметались по всей спине, а заодно и по полу. Тем временем, а точнее, не теряя этого времени, ей обмотали сзади руки верёвкой, сильно дёрнув назад, убедительно потребовав, не кричать, а спокойно объяснить, где лежат деньги, мех, украшения и прочие ценности. Говорил один человек, как она решила, тот, что был не в спецовке, а в очках, хотя видеть этого не могла. Впрочем, это оказался не он, но ведь она лежала лицом вниз. Марина к робкому десятку не относилась никогда и, проигнорировав указания не кричать или попросту заткнуться, выдала всё, что думает по поводу предъявленных требований. Она просто орала, а не то что бы кричала и уж, конечно ни о чём не просила, а напротив, выдвигала свои требования, заключающиеся в освобождении её законного помещения. Вполне возможно, что всё это произошло по инерции, от испуга, ведь никто из соседей её услышать не мог. Во–первых, дома стояли не впритирку, а во–вторых, многие уже ушли на работу. Марине на работу в музыкальную школу к своим одарённым детишкам нужно было во второй половине дня. Впоследствии, узнав подробности биографий своих гостей, спустя год, а затем ещё через год во время суда, она периодически впадала в ступор, пересказывая Лариске то, что услышала в судебном заседании, и глаза её заволакивала мокрая пелена. О том, что у одного из так называемых работников «Горгаза», под спецовкой находится обрез охотничьего ружья, она не подозревала, да и откуда? Обрез ведь так и не достали.
В процессе расследования, разумеется, не знала об этом и Лариска вместе со всеми помощниками, которых, кстати сказать, было достаточно. Сколько раз Лариска позже, через год, задавала себе вопрос; «Почему?» и тут же говорила: «Слава Богу, да всем богам, что не достали». Прославились они тогда, ну то есть отдел, на весь город. А дело почему–то отдали ей. Не то, что в Управление не забрали, как это сделали ли бы спустя много лет, но и не поручили кому–либо из опытных следователей райотдела, сначала, скорее всего, посчитав за рядовой «висун», а потом, вероятно, видя сумасшедшее её рвение в расследовании, решили не забирать. Типа пусть разбирается, вроде ответственно подходит, а там уж «будем посмотреть».
Простить, что ногой пнули Чарли – старого верного пуделя, Марина не могла. Тот пятился и жалобно скулил, вопрошающе осматриваясь вокруг подслеповатыми карими глазами, не понимая, чем заслужил такое нечеловеческое и не собачье обращение и, кто эти мужики, которые себе такое позволяют на его-то территории. В итоге Марина докричалась до того, что ей просто заткнули рот куском разорванного кухонного полотенца, после чего поставили на ноги. Её просто сильно дёрнул за руку один из мужчин в спецовке – коренастый с нахмуренным взглядом из–под кустистых бровей. Марина каким–то странным образом оказалась стоящей на полу босыми ногами с отлетевшими в сторону домашними эффектными шлёпанцами и тупо смотрела впереди себя, дёргая головой и отбрасывая с лица упавшие волосы, не понимая, что делать дальше. А думать ей и не требовалось. Мужик достаточно тихо, но тоном, который, судя по всему, никогда не терпел никаких возражений, велел провести их по дому и показать, где лежат мех, деньги и другие ценности. Она вдруг поняла, что подчиниться необходимо, её окатило ледяной волной ужаса от голоса, каким было произнесено это простое негромкое требование. К тому же она поняла, что гости не простые. Они упомянули мех. Соответственно, им известно, кто она, чем занимается, чем занимается мать, а вдруг что–то уже случилось с Ильёй и Алисой! Осмотр и, соответственно, сбор всего ценного, произошёл довольно быстро, несмотря на то, что дом был двухэтажный. На втором–то и шили шапки, а соответственно, там находился мех, ну и сами уже сшитые шапки. В сумки и мешки полетели: импортный красный магнитофон «Шарп» – такие тогда были в моде, да, собственно, вообще были у тех, кто смог «достать»; золотые украшения Марины из шкатулки, вот их было довольно много: кольца, серьги, цепочки, подвески; шкурки меха, в основном, норки и песца, а также бесчисленные хвосты от всех шкурок, которые недавно привезла её мать со своей подругой, как и они, занимающейся пошивом шапок, из Прибалтики; новые импортные сапоги; новое модное велюровое пальто светло-коричневого, даже какого-то горчичного цвета, около двадцати штук уже сшитых норковых шапок, потом уже точно выяснилось, что их было девятнадцать; даже четыре «болванки», так называемые формы, на которые при шитье и натягиваются шапки, с выжженными номерами объёма головы, то есть размера. Все работали слажено, а потому быстро, хотя Марине казалось, что всё это никогда не закончится и продолжается целую вечность. «Только бы не убили! Хотя, если убивать, убили бы сразу. Но вдруг нужно, чтобы она всё показала, чтобы ничего не осталось незамеченным, не проплыло мимо, а потом…», – эти мысли путались в голове, и Марина автоматически указывала, где и что лежит, вытягивая вперёд подбородок и, кивая головой. Да, собственно всё было на виду. Доставать пришлось только деньги, как и у всех, сложенные в шкафу в разных стопках и по разным полкам – ящикам под бельём. Сколько прошло времени, стало возможным сказать, только посмотрев на часы и, сверив со временем ухода Ильи с дочкой. Получалось что минут двадцать, от силы полчаса – не больше.
Когда незваные гости ушли, Марина, с трудом осознав, что жива, собралась с силами и достаточно быстро смогла освободиться от спутывавших её руки верёвок, цепляясь за углы кухонной мебели. Потом она вытащила изо рта полотенце, потёрла щёку, схватила и прижала к себе Чарли, после чего немедленно позвонила в милицию.
На происшествие
Похищенных денег по меркам Марины было не так уж и много – немногим более десяти тысяч рублей, а если конкретнее, то двенадцать с небольшим. Лариска же, слушая объяснения потерпевшей, не очень хорошо в то время понимала, сколько это, если держать в руках, тупо сравнивая «небогатую» сумму со своей зарплатой либо ценой на пачку сливочного масла. Просто так уж повелось. А уж общий ущерб – гораздо больше тридцати тысяч был для неё запредельным. И это в конце восьмидесятых…Но сей факт её не смущал и никакого вида, что сумма произвела на неё неизгладимое впечатление, она на допросе не подавала. Просто механически записывала – десять тысяч – так десять, тридцать – так тридцать. И что такого? Это же цифры, как в примерах по алгебре, короче школьный курс, в общем «и не такое видали». В выборе своей профессии, несмотря на всё такую же несравнимую с потерями многих граждан зарплату, она не сомневалась никогда, даже спустя много лет, когда деньги были уже далеко не теми, а с многими нулями и внушительными цифрами впереди тех самых нулей, так же, как и вещи с автомобилями и сделанными на заказ у кого-нибудь ювелира, эксклюзивными украшениями. Как правило, тех потерпевших было даже не жалко, просто отрабатывала, прокручивая единственную мысль – «от людей пришло, к людям и ушло». Но преступление оно и есть преступление. Расследовать-то надо. Расследовала потом и такие.
На допросе Марина рассказала, кто и как выглядел, ну только то, что успела и смогла запомнить, да и то не очень чётко, ведь обычно не обращаешь внимания на работников разных служб. Пришли и пришли. Делайте, что положено, а меня это не касается. Тем более, слишком мало прошло времени до того, как её уложили вниз лицом. Расстояние от входной калитки до дома было всё же небольшим, да и шла она, никого не рассматривая. По дому её водили, толкая впереди себя, где уж тут кого разглядишь, ведь не будешь оборачиваться, просить повернуться в профиль или застыть анфас. Поэтому фотороботы, сделанные экспертом Управления, были, прямо сказать, ненадёжными, а под выданные изображения можно было подвести, кого душа пожелает. Марина также подробно описала, что пропало и сколько стоит, а Лариска старательно записала все цвета камешков ювелирных украшений, их названия и, как выглядели завитки из благородного, разумеется, золотого, металла. Кроме того, Марина по просьбе Лариски приложила к протоколу рисунки перстней, серёжек и подвесок, изобразила плетение цепочек. С остальным было проще. На магнитофон был паспорт, на пальто и сапоги – чеки. Вопросов о стоимости не возникало. Вещи были новые, с этикетками. Описание пальто и сапог в протоколе было сделано по всем правилам, тем более Лариска описывать вещи со всеми их швейными деталями любила и умела, мысленно благодаря свою швейную машинку и одновременно гордясь дипломом портнихи лёгкого женского платья, полученным ещё в школе. Оставалось ещё, конечно, ожидание чуда – вдруг кто–то кому–то что–то «стукнет». Хотя никто ничего так и не «стукнул» ни за стакан, ни за что другое, ни просто так – из любви к справедливости, порядку и просто, презирая беспредел. Оперская агентура оказалась в глубоком пролёте, а точнее – на дне колодца, а все опера только пожимали плечами, недоумённо кривились, сбившись с ног, пытая кого только можно не только по всему району, но и по городу, перезваниваясь с соседними отделами.
Кто бы тогда мог подумать, что именно они, то есть группа, которая работала с Лариской, ближе всех подошла к банде? Ведь смогли бы предотвратить столько убийств…
Но, к сожалению, не всё зависит от нас, а сослагательное наклонение в таких случаях неуместно. Да оно, практически нигде и неуместно. Были отработаны «на причастность» и судимые, и знакомые Истоминых, и их соседи по частному сектору, в общем, кого только не было. Вроде сделано-то было всё. Только Сурков не давал ей покоя, а если точнее, то его мамаша. «Мутные они какие–то, что–то здесь не то», – думала тогда Лариска. Но это «к делу не пришьёшь». Пришила только протоколы их допросов да сопутствующие документы. Она даже скандалила по этому поводу с Митрофанычем. Но он ответил, что раз не доказали, что виновны, значит – не виновны, настоятельно велев ей замолчать со своими глобальными мыслями, заняться другими делами, разгрузить тем самым сейф, да «набить «висуны». Оно, конечно так, не доказали. Митрофаныч, конечно, был прав, и она спорила просто по инерции, просто казалось, что права, казалось и всё тут. Но вот обыск у Сурковых не провели, начальство не посчитало нужным, пояснив, что «не на чем проводить». В те времена Лариска такие решения сама не принимала, настоять, как было должно, не могла. Уже спустя совсем немного времени, она бы сама попёрлась к прокурору, разъяснила, убедила и, наконец, выклянчила санкцию. Тогда санкции раздавал прокурор, торжественно шлёпая печать на постановлении. А может и не дал бы он ничего этот обыск? Мамашу даже в КПЗ, ну в смысле, если по–новому, в изолятор временного содержания, на трое суток помещали – результат нулевой. Мамаша была кремень. Трое суток, а в те времена именно столько и было, не помогли. Беседовать с Лариской она особенно не пожелала, поджав и без того не пухлые губки, разукрашенные ядрёной помадой цвета пасхального яйца в праздник и, выразительно изогнув, прямо, как у клоуна с арены, густо нарисованные чёрные бровки, сказала просто, что ей сказать нечего, так как ничего она по интересующим милицию вопросам не знает, а в обозначенный день ездила в деревню к сестре. При этом маменька метала гневным взглядом направо и налево и трясла накрученными, видимо, поутру на бигуди, крашенными чёрными волосами. Жаль кабинетик обширным пространством не отличался, в связи с чем разгуляться было негде в этом королевстве. Короче, вела она себя словно боярыня Морозова, с известной картины художника, с фамилией, так похожей на её собственную, глядя на Лариску испепеляющими и ненавидящими всех и вся глазками. Только сидела маменька не в дровяных санях с соломой, без цепей и не следовала к месту своей казни. Смысл картины, разумеется другой, зато взгляд… Да ведь и маленький Ларискин кабинет с облезлыми, оторванными во многих местах зелёными обоями в бледный цветочек, не «Третьяковка». Одним словом, восхититься, как люд на картине, боярыней Сурковой Лариске не хотелось. Деревенская сестра факт присутствия её в гостях впоследствии охотно подтвердила (кто бы сомневался), теребя на допросе подол расцвеченного на все лады кримпленового платья, сносу не имевшего, крутившись при этом, как уж на сковороде, то краснея, то бледнея, то теряя голос, то обретая его, переходя на взвизгивание, попросив в конце своей сумбурной речи, стакан воды. До городской сестры ей было далековато. Но опять же, всё тот же Митрофаныч сказал, что это не доказательство. Женщина первый раз в милиции, вот и нервничает. Лариска, как обычно, вступила в пререкания, заявив, что она–то ходит в милицию каждый день и до сих пор жива, за что выслушала мало чего хорошего. А семья Марины была знакома с Сурковыми, если точнее, с маменькой, ведь именно с ней мама Марины – Нина Ивановна и ездила в Прибалтику за мехом. Безвинная отсидка в КПЗ с баландой Суркову не то, чтобы не сломили, не видоизменили даже. Она вышла ещё более окрылённая в своей правоте и безнаказанности этих беспредельщиков, в смысле «ментов», соответственно, Ларискином, разумеется, тоже, так как в это не курортное место без пальм и синего моря с лёгким ветерком она отправилась за Ларискиной подписью. Как говорится, что могли – сделали, но осадочек остался.