Покаяние разбившегося насмерть

Гутчина Валентина Дмитриевна

Первые два дня в Париже пролетели незаметно: с утра до вечера я контролировал работу наших салонов, в которых благодаря рождественским скидкам с утра до вечера толпились покупатели, требуя, чтобы каждая, самая незначительная покупка, была оформлена по-королевски. Само собой, я также принимал участие в рождественских акциях и лотереях, в ходе которых улыбался всем, как родным, тепло пожимал десятки рук и проговаривал бесконечно восторженные речи, так что к завершению второго дня ощущал себя воистину ангелом

небесным.

Вернувшись в свой номер вечером семнадцатого декабря, я без сил рухнул в подушки диванчика и, цапнув телефон, решительно настроился на серьезный разговор с женевской затворницей Соней. В конце концов, мы знакомы не один год, я не раз и не два доказывал ей свою вечную любовь и преданность, а потому имел полное право поинтересоваться планами светлой девицы на Рождество. Заранее настроившись на позитивный, по душам, разговор, я улыбнулся и кликнул номер под названием "Моя любовь". Легкий писк, короткая пауза, долгие гудки...

Она ответила практически сразу, после первых трех гудков, словно сидела в обнимку со своим телефоном в ожидании моего звонка.

– Привет, Соня. Очень приятно слышать твое дыхание... С чего обычно начинают разговор - какие погоды нынче в Женеве?

Она вздохнула с ноткой грусти.

– Как обычно в декабре - промозглые. И только представь себе: совершенно некому меня согреть...

Неплохое начало! Я приободрился.

– Моя ты бедняжка!.. И что же ты делаешь в этой неприветливой Женеве - небось, бездельничаешь?

– Как обычно. А ты усердно трудишься?

– В поте лица.

Скажу честно и откровенно: при самых первых аккордах волшебного голоса Сони я ощутил волшебное головокружение - благодарение всем богам, она меня ждала, стало быть, пусть не по сумасшедшему, но все-таки любила! Чего еще нужно для счастья простому смертному?

Я поудобнее разлегся на диванчике, с широчайшей улыбкой уставившись в белоснежный потолок.

– Полагаю, ты в курсе: чуть более половины всего христианского мира в эти дни готовится к католическому Рождеству...

– Позволю себе заметить, и к протестантскому.

– Само собой... Между прочим: ты планируешь праздновать Рождество в компании женевских протестантов?

Она небрежно хмыкнула.

– Честно говоря, я - Фома неверующий, потому особых планов на праздник не строю и бурно отмечать его не собираюсь.

Я хмыкнул в свой черед.

– Согласись, все цивилизованное человечество справляет Рождество не как великие адепты христианства. Это скорее добрая традиция с елкой, красным вином и запеченным гусем.

– Особенно учитывая мерзкую промозглость Женевы в эти дни - от запеченного гуся я бы сейчас не отказалась.

– Между прочим, я тоже не отказался бы, моя милая Соня, потому как в славном городе Париже сейчас все аналогично - сыро, холодно, сумрачно. И по этому поводу хочу предложить тебе...

Увы, небеса не дали мне шанса пригласить подругу в Париж для организации чудесных и дивных рождественских каникул с запеченным гусем и красным "Божоле" - в самый ответственный момент вдруг оглушительно затрещал мой гостиничный телефон. Пришлось, страстно извинившись, временно прервать разговор, клятвенно пообещав Соне перезвонить через пять минут.

Увы, пять минут растянулись

на гораздо более долгий срок - звонил рядовой полицейский с просьбой немедленно подъехать к центральному офису "Садов", потому как перед его входом неожиданно обнаружился самый натуральный труп. Коню понятно, что после подобного известия я, моментально позабыв обо всех самых чудесных девушках да каникулах, за считанные секунды оделся и рванул туда, откуда только что прибыл - на улицу Корве, семнадцать.

К моему прибытию перед нашим офисом красовались полицейские машины, а меня встречал мужчина средних лет, строго оглядев меня с ног до головы и тут же протянув руку для пожатия.

– Комиссар Анжело. А вы, полагаю...

– Ален Муар-Петрухин; возглавляю рекламный отдел косметической фирмы "Сады Семирамиды".

Кивнув, комиссар молча двинулся вперед, жестом предлагая мне следовать за ним. И вот тут, приблизившись к центральным дверям нашего офиса и внезапно оказавшись перед картинкой, оставленной убийцей - затейником, я понял, отчего безымянный полицейский сообщил мне о преступлении таким таинственным голосом.

Для начала, полагаю, будет не лишним описать наш центральный вход. Здесь все достаточно классически: высокая массивная дверь под навесом, рекламная вывеска косметической фирмы "Сады Семирамиды"; слева - каменная стена, справа - стеклянная витрина, которую мы используем в рекламных целях. В эти предрождественские дни за стеклом красовалась классическая кукольная композиция: мадонна с младенцем перед яслями, три волхва с дарами. Теперь общую картинку дополнила еще одна неожиданная фигура: перед витриной замер, усевшись прямо на землю, собственно, один из волхвов - в натуральную человеческую величину, рядом с миниатюрой за стеклом он казался настоящим великаном.

– Внимательно рассмотрите лицо! Не обращайте особого внимания на грим и костюм, тут все просто: этот человек участвовал сегодня в рождественском спектакле центра социальной реабилитации... Ну что, вы его узнаете?

Вопрос комиссара прозвучал практически как утверждение. А вот я, сказать по чести, узнал этого волхва далеко не сразу, так мастерски он был загримирован. Все лицо старика было покрыто золотистой краской, поверх которой коричневыми смелыми линиями нарисованы высокие густые брови. Глаза, превращенные гримом в огромные восточные очи, уставились куда-то в бесконечность. Дополняли образ приклеенная борода, фиолетовый хитон с многочисленными складками и высокий колпак, украшенный серебряными звездами.

Все это невольно напомнило мне рождественские дни в годы детства, когда отец любил рассказывать нам с сестрой историю рождения Иисуса и явления к нему на поклон трех волхвов с богатыми дарами.

"Волхвов было трое: старец Каспар, Мельхиор - мужчина в расцвете лет, и совсем юный Бальта з ар. Три возраста, три культуры. Каждый волхв принес богомладенцу свои щедрые дары..."