Показуха
Шрифт:
Тарас Харитонович, красный как помидор, стоял рядом с лучшей дояркой колхоза красавицей и гордостью села, Марьяной. Казалось, что часть молодости и красоты Марьянки переходит и на Тараса Харитоновича, поскольку, рядом с ней, он становился и стройнее и моложе. Ему бы сбросить годков эдак пятнадцать с гаком и тогда это была бы самая лучшая пара на селе.
После гимна советского союза, исполненного оркестром, Леонид Ильич произнес краткую речь, едва заметно шамкая, прикрепил ордена к выставленным колесом грудям и к знамени колхоза, облобызал всех, но больше Марьянку, дрожавшую как осиновый лист, поднял бокал с шампанским и пожелал всем дальнейших успехов. А через некоторое время засуетился, засобирался, как всякий великий человек, у которого никогда не бывает минуты свободного времени.
Андрей
– Побудьте с нами, дорогой Ильич, у нас такой праздник, благодаря вашей личной заботе, вашему личному участию! Ибо другой Ильич не может, он спит в Кремле, в Мавзолее и думает горькую думу об освобождении всех народов нашей планеты земля от ига капитализма.
Раздались бурные долго не смолкающие аплодисменты. Юхимович собирался еще что-то сказать, но почувствовал, что у него слегка начал заплетаться язык не только от волнения, но и от щедрой дозы горячительного и чтобы не натворить, упаси Бог, чего не предвиденного, встал на колени перед Ильичом. Его примеру последовали и многие, преданные делу партии и мировой революции колхозники. Аплодисменты еще больше усилились, а когда Брежнев обнял Юхимовича - раздались крики ура и полились слезы умиления.
– Слыхал про тебя, Андрей Юхимович, слыхал, - сказал Леонид Ильич, поглядывая на замерший народ.
– Насчет фотографии председателя с колосками пшеницы выше головы, ты сработал великолепно. И то, что ты обвел вокруг пальцев этих строптивых поляков, которым мы никак не можем внушить преимущества социалистического планового ведения хозяйства, - ты молодец. Хвалю. Сам бы до этого не дошел. Их никак не оторвешь от частной собственности. Такие работники как ты, нам сейчас нужны. Надеюсь, что через год, два мы с тобой чаще будем встречаться. А тебе какую награду дали?
– Да пока никакой, - отчеканил Юхимович.
– Но вы меня уже наградили.
– Чем?
– удивился Брежнев.
– Ваши слова, ваши объятия - для меня лучшая награда.
– Вот черт, - растерялся Брежнев.
– Ну, коли так, давай сфотографируемся вместе. Пусть у тебя будет память об этой встрече.
Фотокорреспонденты тут же окружили их, клацая фотоаппаратами. Некоторые секретари обкома и в особенности райкома партии попытались попасть в фото объектив, но Брежнев отстранил их рукой, оставив рядом только Андрея Юхимовича. И сфотографировался с ним в обнимку. Юхимович набрался храбрости и спросил:
– Когда же, дорогой Леонид Ильич, я получу фотографию?
– Получишь, не волнуйся, - сказал Брежнев, садясь в машину.- Ну, Андрей Юхимович, будь здоров! желаю тебе и всем коммунистам успехов в борьбе за высокие урожаи, - добавил он и пожал только Юхимовичу руку.
11
Кортеж машин направился в Днепропетровск. Ильич спешил. Колхозное общество его нисколько не интересовало. Даже если бы эти молоденькие симпатичные доярки стали перед ним на колени, ему все равно было бы скучно, и он торопился бы вернуться в свою резиденцию, где его ждали царские апартаменты. В здании обкома партии на пятом этаже, куда он ежедневно поднимался на отдельном охраняемом лифте, почти половина массивного здания отводилась под резиденцию Первого. Кроме просторного рабочего кабинета здесь находилась парилка, ванная, спальня, буфет, похожий на небольшую столовую. У Леонида Ильича был специальный человек, который поставлял ему представителей прекрасного пола в возрасте от двадцати семи до тридцати трех лет, выписывал им специальный пропуск и провожал на пятый этаж. Какая-нибудь умеренно упитанная особа высокого роста, с поволокой в глазах, сначала принимала ванную, тщательно натирала тело свежим полотенцем, пока оно не становилось розовым, обдавалась дорогими духами, напяливала на себя халат, проходила в буфет. Тут шампанское, черная икра - в изобилии, как при коммунизме. Собственно только здесь и можно было воочию увидеть этот коммунизм. Посетительница помнила, что здесь каждому по потребности, наливалась шампанским так, чтоб голова
Обычно когда дама была морально готова к встрече с великим человеком и к тому же прекрасным мужчиной, красавчиком, с густыми черными бровями, ему докладывали, и он не спеша входил в спальню в своем рабочем костюме. Обычно в это время Афродита стояла перед огромным зеркалом, в чем мать родила, и любовалась своей фигурой, а когда входил он, поворачивалась к нему лицом и в восторге произносила:
– Ах, дорогой Леонид Ильич, я вас уже давно жду. Мне кажется, я вас давно знаю. Позвольте мне помочь вам освободиться от этих тряпок. Я хочу, чтоб вы были, как и я, без одежды и тогда установится между нами не только доверие, но и равноправие. О, я вижу: вы становитесь мужчиной! как это прелестно!
– и если она была очень смелая, она повисала у него на шее.
– Ну и шалунья же ты, - произносил он, награждая ее улыбкой.
– Когда еще можно посетить вас, дорогой Леонид Ильич?
– обычно спрашивала сластена.
– Я буду беречь себя для вас, даже мужу ничего не позволю. Вы мужчина то, что надо. Это просто кайф. Пригласите меня, я прибегу на ваш зов тут же, я буду страдать без вас.
– Ну, шалунья, понравилось тебе, значит. Хорошо, оставь свой телефон в буфете на столике; когда у меня будет время - я тебе позвоню. А теперь извини, у меня дела, ух, я уже опаздываю.
Брежнев действительно нравился женщинам. Природа наделила его всем - фигурой, лицом и мягким покладистым характером. То, что у него была уродливая жена иудейка, и еще более уродливая дочь Галина, его не волновало: его душу и тело всегда радовали и ласкали самые красивые женщины с молодости и до глубокой старости.
Брежнев, пожалуй, был самым счастливым человеком на земле. Кто ему определил эту счастливую судьбу, которой мог бы позавидовать любой король, любой царь, начиная от Фараона и кончая Николаем Вторым, - не понятно. Если Господь Бог, то еще более непонятно, ведь Брежнев почитал других богов - Ленина и Сталина, а того Бога, что на небесах - отрицал, не признавал его. Мало того: преследовал и наказывал тех, кто верил в истинного Бога.
Брежнев плохо знал военное дело, не любил его, но стал генералом, а затем и маршалом. Возможно, он не прочитал ни одного романа Толстого или Достоевского, - он не любил чтение, -не терпел симфонии и оперы, совершенно не разбирался в знаках препинания и никогда не употреблял их. Брежнев делал малограмотные записи на листочках настольного календаря и в блокнотах, а речи произносил только по бумажке... и руководил огромным государством почти двадцать лет. Эта симпатичная серость, так долго сидевшая на советском троне, спокойно пожинала плоды всемирной славы и когда раздвигала брови, чтобы увидеть небо, - это небо всегда было безоблачным. И так было до самой кончины. Только после его кончины, спустя некоторое время, его денщики и прихлебатели, словно, очнулись, начали слегка журить его. Даже памятник установленный в Москве сняли и вернули городам и улицам прежнее имя, разорили его дом, отобрали дачи, машины, убрали то ли за решетку, то ли в дурдом его единственную дочь Галину, но Ильичу, похоже, уже было совершенно все равно. Он находился в другом, недосягаемом для живых мире и возможно иронически улыбался, глядя на мышиную возню бывших лизоблюдов, которые готовы были целовать его в пятки, лишь бы он обратил на них внимание. Та же судьба у Хрущева, тот же унизительный свист раздается в адрес Горбачева. Коммунистическая система отличалась тем, что до смерти лидер был земным богом, а после смерти его не только ругали, но могли разнести его дом, его дачу, изгнать наследников из страны. Даже Ленин не избежал упреков после своей смерти. Это все объяснялось тем, что у лидера было все при жизни и ничего не оставалось после смерти. Зачем Леониду Ильичу нужен был личный загородный дом, если все дома Советского союза принадлежали ему, зачем ему было покупать машину, если у него при жизни был целый парк государственных машин.