Покидая мир

Кеннеди Дуглас

Я принесла диск домой, уселась на стул и прослушала всю симфонию, не отрываясь. Я и раньше слушала Девятую Брукнера, даже на концерте, в исполнении Бостонского симфонического оркестра под управлением Озавы, [102] мы там были с Дэвидом, который охарактеризовал его как «классического Озаву: сплошной блеск и никакой глубины». Но никогда до этого дня я не слышалаДевятую симфонию. И что же открылось мне в этом простом, без прикрас, но все же очень динамичном прочтении Николауса Харнонкурта? Что Брукнер писал не просто музыку, он создавал настоящие соборы, громады звука, которые подхватывают вас, как водоворот, и показывают вам другие, доселе невиданные миры. Оказалось, что эта симфония — арена эпического сражения.

В отличие от Малера, однако, эта битва не была противостоянием человеческой личности безжалостному шествию жизни к умиранию. Брукнер, как мне показалось, вообще говорил о чем-то нематериальном: о поиске божественного в суете повседневности, о каких-то необъятных, неземных силах, действующих во Вселенной.

102

Сейдзи Озава — японский дирижер.

Слушая симфонию, я в эти мгновения всей душой желала поверить.Как хотелось бы мне знать, что Эмили сейчас где-то там, в невидимом для нас мире, что она навсегда осталась трехлетней, вечно играет в куклы, напевает любимые свои песенки, не боится оставаться одна, потому что рай — место, где нет страха, нет одиночества, где даже те, кто был взят из жизни в таком нежном возрасте, оказываются в чудеснейших, самых лучших яслях. А поскольку времени больше не существует, она не успеет глазом моргнуть, как пролетят шестьдесят лет, мать, не находившая себе места от переживаний, заболеет, например, каким-нибудь ужасным раком — и произойдет встреча с любимым дитятей, которого она все эти годы оплакивала. И заживут они вечно и счастливо под благодатной сенью десницы Божией. Правда, они не будут житьпо-настоящему, потому что это не жизнь, а небеса: место, где никогда ничего не случается…

И как только люди могут покупаться на этот жалкий лепет? Как смеют пытаться убедить меня в существовании столь бессмысленной концепции, в благой, но бессмысленной надежде, что этими иллюзиями можно облегчить мои страдания? Если хотите получить представление о божественном, слушайте Брукнера или кантату Баха. Отправляйтесь в поход на высокогорный перевал (если, конечно, у вас хватает сил взирать на такую красоту). Садитесь на самолет, чтобы полюбоваться собором в Шартре. Только не надо… не надо…внушать мне, что в следующей жизни я буду вечно радостно возиться со своей чудесной дочкой, когда здесь, в этой жизни, я корчусь в муках — и знаю, что никогда от них не избавлюсь.

В тот вечер мне пришлось напиться, чтобы заснуть, — впервые с того дня, как мне увеличили дозу миртазапина. Наутро я проснулась как в тумане, подавленная и опустошенная. Вид у меня был словно после запоя. На работе Рут спросила:

— Бурная ночка?

В ответ я просто кивнула, положив конец дальнейшему обсуждению этой темы. Когда я возвращала диск Верну, он, очевидно, тоже был смущен моим видом, но ничего не сказал.

— Хорошая запись, — заметила я, протягивая ему диск.

— Рад, что вам понравилось, — пробурчал он, рассматривая носки своих ботинок.

— Я вскоре зайду, надеюсь, вы еще что-то порекомендуете. — И с этими словами я вышла.

Однако я не заходила в его логово недели две, поскольку боялась, что после следующего музыкального предложения Верна окончательно слечу с катушек, поскольку Верн мог решить, будто обрел сочувственного слушателя его музыковедческих монологов, наконец, поскольку мне не хотелось чувствовать себя обязанной изображать интерес к нему, проявлять любезность и…

Господи, сколько же смятения было тогда в моих мыслях. Но Брукнер буквально выбил почву у меня из-под ног, открыл в моей душе новые богатейшие залежи горя. Стоит только поверить, что ты научился справляться со своим страданием, можешь держать его где-то на отдельной полочке — хлоп! — и оно атакует новый участок твоей души. И происходит это внезапно, безжалостно — даже если тебе удавалось отвлечься от этогонадолго, на многие часы, оновдруг набрасывается из-за угла, напоминая, что эта пытка бесконечна, боль неутолима, исцеления не будет.

Разумеется, мне

совершенно не в чем было винить Верна, но тем не менее с этого дня я держалась от него на почтительном расстоянии.

— Знаете, — однажды заговорила со мной Рут, — когда я узнала всю правду о Верне Берне… в общем, я зареклась когда-либо делать поспешные выводы (пусть даже моих добрых намерений хватило минут на десять). Верн Берн.Я, честно говоря, давно определила свое к нему отношение, классифицировала и считала его этаким персонажем «южной готики». [103] А оказалось, что я попала пальцем в небо, промахнулась, да еще как! Наш парень преподавал музыку на востоке. Жена от него сбежала с каким-то типом из конной полиции, устроила омерзительный бракоразводный процесс и обчистила его до нитки. В это время у его дочери — ей не было и пятнадцати — диагностировали злокачественную шизофрению, так что пришлось поместить ее в специализированное заведение, где она находится уже с конца восьмидесятых. Наш бедняга Верн запил по-черному и в результате лишился места. Ему ничего не оставалось, как вернуться в Канаду под крыло мамочки-вдовы. Но надо отдать ему должное. Переехав сюда, он полностью отказался от спиртного — вступил в общество «Анонимные алкоголики» и все такое, — а потом нашел работу в библиотеке. Я слышала, что он был тихим, спокойным мужиком, пока все это на него не свалилось. А после этого стал уж совсем тихим. А уж когда пять лет назад у него обнаружили рак простаты…

103

«Южная готика» — литературная школа США XX века, представители — Уильям Фолкнер, Фланнери О'Коннор, Эрскин Колдуэлл, Карсон Маккалерс, Теннеси Уильямс, Трумен Капоте, Харпер Ли и др.

— Боже милостивый!

— Да уж, действительно. Но с людьми всегда так. Снаружи все кажется гладенько, а копни поглубже — там ужас что творится. Да все мы такие. В общем, после операции, которая прошла успешно, он вроде бы, как я поняла, снова начал пить, но держит это под контролем. Хорошо, хоть с материнским домом ему воздалось по справедливости. Не бог весть что — небольшой коттедж постройки шестидесятых. Но это «не бог весть что» в Калгари все же на сегодняшний день стоит четыреста или даже пятьсот тысяч. В общем, вот вам история Верна Берна. И теперь вы знаете, почему меня за глаза называют Штази. Потому что я знаю все обо всех. Но такова уж библиотечная работа — надо же себя чем-то занимать, чтобы коротать время. Только знайте, я, конечно, сплетничаю, зато не злословлю. На самом деле, почти все наши сотрудники мне симпатичны, даром что я день-деньской готова перемывать им косточки.

— Хотите сказать, что вам симпатична даже Марлин Такер? — поинтересовалась я.

— Марлин Такер не нравится никому.

Марлин Такер… Она возглавляла отдел комплектования фондов — этот пост в нашем тесном мирке давал определенную власть, которой она беззастенчиво пользовалась, раздражая всех и каждого.

«Распорядительница» — так окрестила ее Рут, потому что Марлин постоянно повторяла, что она «в свое время» сама примет «оптимальное решение», напоминая, что без ее ведома и одобрения не будет приобретена ни одна книга из тех, которые, по вашему мнению, следовало бы иметь в собрании библиотеки.

Обладательница весьма заурядной внешности, эта сорокалетняя женщина питала пристрастие к платьям в цветочек, вышедшим из моды еще до трагического падения Лоры Эшли [104] с лестницы. Держалась она подчеркнуто любезно и официально, будто со своими подданными, особенно это чувствовалось всякий раз, когда она играла в «распорядительницу».

— Сотрудник с вашим послужным списком и такой квалификацией — прекрасное приобретение для библиотеки, — сказала мне Марлин вскоре после моего выхода на работу. — Возможно, вы могли бы что-то посоветовать мне в том, что касается пополнения нашего собрания.

104

Лора Эшли — английский модельер одежды, погибла в 1985 году в результате несчастного случая.