Покидая мир
Шрифт:
— С ним я, по крайней мере, хорошо сплю. А бессонница мучает меня годами.
— О да, спать он помогает.
— Какая у вас сейчас доза?
— Сорок пять миллиграммов.
— У меня есть свободная спальня наверху. Там даже свои ванная и туалет.
— Спасибо, но я лучше домой.
— Я бы предпочел, чтобы вы сегодня не рисковали.
— Да я уже в норме.
— Из той машины я выпрыгнул через час после того, как уверил друга, что я в норме. Лучше подождите минутку, я принесу таблетки, а потом поднимайтесь наверх и ложитесь спать. Там рядом с кроватью есть радио и какие-то книги. Таблетки окажут действие, а завтра, когда вы проснетесь, годовщина будет уже позади.
— От этого мне все равно легче не станет.
—
Он исчез и почти тут же вернулся с лекарством, стаканом воды и чистыми полотенцами. Часть меня сопротивлялась: Всё это слишком странно.Другая часть просто рвалась распахнуть дверь и выскочить в ночь. Но все же в моем расстроенном мозгу звучал и тихий голос разума, который советовал: Прими лекарство и ложись. Неизвестно, что может с тобой случиться, если ты останешься в ночи наедине со своими черными мыслями.
Я предпочла прислушаться к нему и поплелась наверх. В комнате были все те же коричневые цветастые обои и деревянная кровать, на которой сидели куклы. На стенах висело несколько детских фотографий — младенца, маленькой девочки, подростка. Была ли это Лоис? А куклы — не ее ли? Значит, мне предстоит спать в комнате его дочери, в комнате, где она сама никогда не была, ведь Верн перебрался сюда, к матери, только после того, как сдал ее в психушку?..
Мне опять страшно захотелось сбежать отсюда. И я опять сказала себе: Это же всего на одну ночь, а он — если я хоть что-то понимаю в людях — не из тех, кто стал бы рваться сюда в голом виде в три часа ночи.Я выпила таблетку, твердя про себя: Все, вопрос решен окончательно.Я воспользовалась туалетом. Забралась под простыни со старомодным узором в розовые цветочки. Выключила свет. Мои часы фосфоресцировали в темноте. Всего-то восемь часов вечера. Детское время. Но сегодня я и была ребенком, которого отправили спать в комнату другого ребенка, никогда не лежавшего в этой кровати, но присутствие его ощущалось в спальне, пока лекарство не оказало своего магического действия, и…
Половина шестого утра. Если верить моим часам. Девять с половиной часов сна. Трудно жаловаться, хотя было странно проснуться в этой странной кровати, в этом странном доме, гадая, что за странные звуки раздаются из-за стены. Видимо, сообразила я, это храпит Верн.
Я встала, сходила в туалет, потом оделась и тщательнейшим образом застелила постель. Спустившись вниз, я нашла на кухне телефон и вызвала такси.
Мне удалось даже вспомнить адрес, и я назвала его диспетчеру, а заодно предупредила, чтобы водитель не звонил в дверь, когда подъедет. Кухня, как и весь дом, была из другой эпохи. Холодильнику, судя по всему, лет тридцать, не меньше. На кухонном столе пластиковые подставки под тарелки с фотографиями великолепных сцен канадской природы. Ни посудомоечной машины, ни микроволновки, ни шикарной кофеварки-эспрессо, только тостер с передней загрузкой — древний, еще из тех незапамятных времен, когда эти машинки делали из жести. Верн истратил не одну тысячу долларов на великолепную, современнейшую стереофоническую технику, зато во всем, что касалось домашнего комфорта, мода его нисколько не интересовала. Что ж, полагаю, у каждого из нас есть свои приоритеты.
Я нацарапала записку и оставила ее на столе:
Я прекрасно провела ночь и так выспалась, что проснулась ни свет ни заря. Вы были невероятно добры и великодушны в тот момент, когда я вовсе не заслуживала столь великодушного отношения. Надеюсь, что с этого момента вы будете считать меня другом — и позволите мне считать вас своим.
Увидимся позже в нашей« Обители радости». [112]
112
«Обитель
С наилучшими пожеланиями, Джейн.
Я села в такси. Мы поехали по Двадцать девятой улице мимо Онкологического центра больницы Футхилс. У ж не здесь ли лечили Верна?
Водитель, казалось, прочитал мои мысли. Когда мы проехали мимо здания, он заговорил:
— Каждый раз, как еду мимо и читаю эту вывеску, «Онкологический центр», прямо в дрожь бросает. Не приведи господи, думаю.
— Прекрасно вас понимаю.
Оказавшись в своей квартирке, я приняла горячий душ и переоделась, а потом отправилась завтракать в «Кафе Беано». В библиотеке я была, как обычно, в десять. Рут поздоровалась, озабоченно на меня посмотрев:
— Вчера вы заставили меня поволноваться. Я собиралась предложить вам пойти куда-нибудь вместе вчера вечером, но не успела — вы уже исчезли.
— Я просто пошла домой.
— Не нужно вам было вчера оставаться одной.
Я ничего не ответила.
Спустя некоторое время ко мне в комнату зашла Бэбс и тоже поинтересовалась, как я себя чувствую.
— Все прекрасно, — приветливо ответила я.
— В общем, если когда-то у вас будет настроение поплакаться кому-то в жилетку…
— Спасибо, — сказала я и быстро сменила тему разговора.
Люди пытаются помочь. Они не знают, что сказать, как себя вести. Ты, в свою очередь, не знаешь, что сказать им. А что тут скажешь? Только обычные банальности — и признание того факта, что все до сих пор ужасно. А потом…
Никакого выхода. Оставалось только с головой уйти в работу, что я и сделала. Мне попались данные о полном собрании сочинений Грэма Грина издания «Бодли Хед», предлагаемом по очень выгодной цене — две тысячи триста долларов. Потом я спросила Марлин (теперь она руководила отделом детской литературы — и бесконечно брюзжала), не против ли она получить двадцать тысяч на пополнение своих фондов.
— И вы дадите мне карт-бланш на приобретение всего, что я сочту нужным?
— А вы хоть раз давали кому-нибудь карт-бланш, когда были главой отдела комплектования?
— Это не ответ на мой вопрос.
— А вы увиливаете от ответа на мой. Но суть не в этом. Да, практически вы можете выбирать все, что захотите, но я прошу представить мне перечень ваших пожеланий. Я хотела бы видеть, как вы планируете истратить свои двадцать тысяч. Если у меня не возникнет серьезных возражений по каким-то пунктам плана, я его подпишу… и начинайте действовать, заказывайте, покупайте и так далее. Справедливо?
— Что именно может вызвать ваши возражения?
Я протяжно вздохнула — и заставила себя промолчать, чтобы в раздражении не сказать чего-нибудь злобного, вроде: Да что же это, почему вы все время упрямитесь? Почему из всего делаете проблему? С вами невозможно разговаривать!
А к этому можно было добавить и другие мои мысли: Почему, куда бы я ни попала, вечно одно и то же — не работа, а минное поле мелких интриг и тлеющей злости? Как будто людям так важно, просто необходимо превращать свою скуку и неуверенность во что-то болезненно-злобное, выбивающее из колеи всех окружающих. Внутренние дрязги, интриги всегда связаны с унылой повседневностью, с жутковатым осознанием: то, что человек вынужден делать ежедневно с девяти до пяти, рано или поздно надоедает; хочешь не хочешь — приходится заниматься ерундой. Так почему не придать драматизма скучным будням — находить объекты для неприязни, сплетничать о коллегах или сходить с ума от подозрений, воображая, что те говорят у тебя за спиной…