Поколение влюбленных
Шрифт:
Человек встает, умывается, бреется, освежает свою опухшую физиономию одеколоном с «мужским» запахом (так написано на этикетке). Потом разводит себе растворимый кофе. Пока кофе остывает, он курит, сидя на табуретке возле окна и глядя, как соседи по дому выводят на прогулку своих собак. Затем выпивает кофе, съедает пару бутербродов с ветчиной и сыром и идет на работу.
В семь часов вечера он возвращается домой, где его ждет ужин: салат с майонезом, жареная картошка, котлеты или лопающиеся сардельки. Человек плотно кушает, пьет чай, сдобренный тремя ложками сахара, и идет в комнату, где стоит самый главный предмет мебели — компьютер. Человек садится за стол, пододвигает поближе пепельницу из
Так повторяется пять дней в неделю. В выходные он спит до девяти или десяти. Иногда выходит в гости или едет на оптовый рынок за продуктами. Дома человек ходит в одной и той же любимой клетчатой рубашке, которая давно расползается по швам, но он, как и все, легче расстается с людьми, чем с вещами.
И я, глядя на этого человека, не могу не задавать себе вопрос: зачем он живет? Мой когда-то любимый дядюшка Андрей. О чем он думает, каким он видит мир и себя в этом мире? Глупо задавать такие вопросы, зная, что человек не задает их себе. И мне становится тоскливо и непонятно, куда же исчез мой веселый добряк дядюшка, который возил меня на своем загривке? Дядя Андрей остался тем же добряком, который всегда рад своей «племяшке» и искренне просит ее заезжать почаще. Но я не хочу. Не хочу бывать в этом доме и видеть его пепельницу из розового стекла, старенький компьютер и пластиковые бутылки из-под пива, выстроившиеся вдоль стены на кухонке с вышарканным линолеумом.
Мучительно хочу понять, зачем живет он и тысячи подобных людей, каждодневно превращающих свою жизнь в сигаретный пепел. Тысячи наших соседей, которые в рабочие дни жалуются на усталость и недосыпание, а в праздники — на скуку и похмелье?
Может, у моего поколения обострено чувство предвидения, и, предугадывая подобное развитие своей судьбы, наши мальчики и девочки заранее уходят из жизни?
Глупости, конечно.
Но если моим бывшим одноклассникам суждено такое будущее, не лучше ли обойтись без него?
Может, смерть мудрее всех нас, вместе взятых, и знает, когда приходить. Я устала разочаровываться в людях и не хочу больше наблюдать, как на моих глазах они обрастают сначала слоем фальши, потом — цинизма, потом — равнодушия. Не хочу смотреть, как выхолащиваются личности, как человек из полнокровного, дышащего красотой создания превращается в оболочку, одетую в деловой костюм или рабочую робу, превращается в свою социальную роль или в пучок социальных ролей. Какая невероятная и тем нее менее популярная глупость — становиться отцом, мужем, подчиненным, руководителем, не задумываясь, зачем все это тебе нужно и нужно ли вообще. Подмена цели функцией — вот что это такое.
Я не стала бы их спасать, будь это даже в моих силах.
14
Впервые за год работы в издательстве я стала серьезно подумывать о том, чтобы уволиться. Причем это не связано с изменениями моих должностных обязанностей или с внезапно проснувшимся желанием перемен. Менять обстановку и ритм мне сейчас хочется меньше всего. Любое изменение сопряжено с риском, что станет еще хуже. Кроме того, на новом месте все круги офисного ада придется проходить заново.
Но у меня в конторе созрели два обстоятельства, игнорировать которые становится все труднее.
Во-первых,
Недели через две после того, как он притащил в редакцию букет хризантем, я была вынуждена констатировать, что Илья начал проявлять ко мне необоснованно высокий интерес. При моем появлении его лицо начинало лучиться такой откровенной радостью, что это быстро заметил весь коллектив. Я благодарила судьбу за то, что наши с Ильей рабочие столы находятся в разных концах комнаты и я не чувствую его восхищенный взгляд на протяжении всего дня. Зато во время коллективных чаепитий бедный мальчик не упускал возможности налить мне чай или подать печенье, и не было случая, чтобы при этом его пальцы не коснулись моей руки.
Коллеги, знамо дело, посмеиваются, но мне в этой ситуации совсем не до смеха.
За последнюю неделю мой телефон переполнился анонимными эсэмэсками романтического содержания. Хотя вся анонимность, конечно, шита белыми нитками. Я стараюсь изображать полную холодность, но у влюбленных юношей глаза иначе устроены, чем у людей в трезвом уме и здравой памяти.
А серый ореол между тем стал еще плотнее и ниже: теперь из-за него почти не видно кудрявых завитков надо лбом Ильи. Каждый раз, когда наши с Горбовским взгляды пересекаются, мне хочется закричать и шарахнуть кулаком по монитору, чтобы дать выход ярости — жгучей ярости беспомощного, жалкого человечка. А Илья не подозревает об этом и улыбается. И что с ним, благодушным, делать? Как мне прикажете реагировать, если он вдруг надумает поговорить со мной о своих трепетных чувствах? А до этой катастрофы недалеко — чувствую нюхом женщины, которая выслушивала подобные исповеди не единожды.
Масла в огонь моих терзаний подлила Настя Филиппова. Стажерка с наивными глазами. Кажется, я о ней уже упоминала.
Настя, которую иначе, как Настенька или Настюша, никто не зовет, носит старомодные расклешенные юбки ниже колен, широкий пояс с пряжкой в виде бабочки, вязаные кофточки в бабушкином стиле. До сегодняшнего дня я любовалась ею, как букетом полевых цветов, поставленных в вазу посреди серого офиса. Мне и в голову не приходило нарушить это очарование более близким знакомством. Но сегодня в конце рабочего дня это создание подошло к моему столу и без обиняков сказало:
— Саша, ты не могла бы подождать меня минут десять? Тогда мы вместе поедем домой.
— Что? — спросила я, не понимая, чего она хочет.
— Мы можем вместе поехать домой, — терпеливо повторила она, — мы же живем в одном районе.
— Да? Я и не знала, — соврала я и тут же пожалела об этом.
Конечно, я знала. И уже не раз с тех пор, как Настя работает у нас, подходя к своей остановке, я видела ее фигурку в широкой юбке. В таких случаях я намеренно замедляла шаг или сворачивала в магазин. Маршрутки ходили одна за другой, и до сих пор мне удавалось избегать совместных поездок. Никогда не любила возвращаться домой по пути с коллегами: меня тяготит святая обязанность поддерживать разговор.
А здесь на тебе — одолжение. «Мы можем поехать вместе»…
— Конечно, я подожду, но, пожалуйста, не больше десяти минут, — без энтузиазма сказала я, — мне нужно приехать домой пораньше.
Ложь всегда была испытанным методом избежать неприятностей.
Отделаться от Насти не получилось, и мне пришлось честно подождать обещанные десять минут. Когда я выключала свой компьютер, она подошла ко мне уже в плаще — на улице было дождливо — и с сумкой. Улыбнулась, как дитя, ждущее одобрения за свои каракули в альбоме: