Поколение
Шрифт:
— Енох, Енох… А если нет? Надо сидеть тихо и не поднимать зря шум. Тогда немцы подумают, что в квартире никого нет… — убеждал старший брат — музыкант.
Уже через два дня оба прокляли тот час, когда сказали Гине «да». Теперь ничего нельзя было сделать, в передней стояли эти проклятые бутылки, которые Давид стерег, словно они были наполнены золотым песком, а не желтым бензином.
Еще позавчера в ответ на слова Давида: «Наверно, Енох уже не придет», — Гина ответила: «Енох придет». Она сказала это без уверенности, потому что над большим гетто кружил «аист» и сбрасывал зажигалки. Она следила за ним, спрятавшись
На четвертый день она сказала: «Нет смысла ждать дольше», — и спустилась вниз, в канализационную трубу. Она обещала вернуться на следующий день.
Давид, склонившись над люком, смотрел в глубину. Гина откинула голову назад, чтобы еще раз взглянуть на Давида, на его чернеющий профиль. Держась за железные скобы, она сходила все ниже. Ее бледное, отливающее жемчугом лицо растворялось во мраке. Давид опустил круглую крышку люка. Лязгнул металл. «Как крышка гроба», — подумал Давид, и ему захотелось броситься за ней следом, несмотря на непреоборимое отвращение к черной вонючей клоаке.
Но как пронести одному сорок бутылей с бензином? Завтра вернется Гина и приведет с собой Янкеля и Стефана. Они возьмут бутылки и пойдут на ту сторону. Может быть, приведут оттуда отряд, организуют штаб — очаг борьбы, от которого запылают другие, тлеющие в малом гетто очаги. Так говорила она, туго обвязывая вокруг щиколоток штанины брюк, взятых у младшего из Зильберов — дантиста. Надо было ждать три дня. И он ждал. Она не вернулась. Гина, медленно исчезающая в черном колодце, стояла у него все время перед глазами, другой он уже не мог ее себе представить.
Давид стал искать компас. Он бегал днем по всем этажам. Заходил в соседние дома, рискуя, что его подстрелят при переходе улицы. Хватал незнакомых людей за полы пиджака: «Компас? Нет ли у вас случайно компаса?»
Люди пожимали плечами. Некоторые думали, что это оригинальный вид помешательства. Люди настолько отупели, что голос извне не доходил до их сознания. Они настойчиво задавали себе один и тот же вопрос: «Что будет?» Задавали при каждом вздохе. Их головы были как огромные колокола, гудящие от однообразных ударов: вопрос — и ответа нет, вопрос — и ответа нет.
— Компас? Нет ли у вас компаса среди вещей, оставшихся от сына?
— У меня есть вещи сына. Две недели назад его нашли немецкие агенты. Он говорил мне: «Мама, я не похож на еврея». — «Юзек, — говорила я, — немного похож». Уж я-то знала его лицо.
И он в тысячный раз за этот день выслушивал еще одну скорбную повесть. Оп сходил с ума от нетерпения. Он готов был умолять и угрожать. Ему было все равно. Он должен был любой ценой добыть компас.
— Компас, понимаете, похож на часы, такая круглая медная коробочка со стеклышком. Под стеклышком стрелка, заостренная с обоих концов. Подвижная. Она указывает на буквы «С», «В», «Ю» и «3». «С» означает север. Стрелка поворачивается всегда к северу.
Наконец она согласилась и стала рыться в клеенчатом мешке. Вместе с несколькими фотографиями сына она извлекла оттуда множество всякого хлама. Среди этого хлама был компас.
Он спустился в канализационный коллектор в ту же ночь и погрузился по грудь в
Через час, а может быть, больше, он пришел к выводу, что поиски бесполезны. По-видимому, он сам закопал компас в слое ила, когда в отчаянии пытался разгрести его руками и ногами.
Он прислонился к стене и долго стоял так, не зная, что делать. Наконец он пошел обратно. Как родной дом, приветствовал он светлый кружок над головой. Через люк, с которого он несколько часов назад снял крышку, шла живительная струя свежего воздуха.
Открыв дверь квартиры, он увидел обоих братьев Зильбер у раковины. Они выливали бензин из последних бутылок. Страшно было подумать, что вылитый ими в раковину бензин смешается с горящим керосином, который накачивали в чрево города изнемогающие под весенним солнцем молодые эсэсовцы Юргена Штропа.
XX
Намеченная на Первое мая боевая операция в последний раз вспыхнула великолепным фейерверком в воскресенье. Юрек, Дорота и Галина в сопровождении Гриба с Повонзек кружили во второй половине дня по трассе Новый Свят — Краковское Предместье — Старое Място. Парни исполняли роль прикрытия, девушки разбрасывали кипы листовок, разворачивая их предварительно веером, как салфетки. При этом листовки рассыпались в воздухе и падали, словно осенние листья. Попробуй брось пачку кое-как, она плюхнется на землю, словно кирпич, безо всякого эффекта, без результата. Дневные сеансы в кинотеатрах на Новом Святе кончались в разное время, и им удалось несколько раз осыпать листовками толпу, покидающую зрительный зал.
Люди, выходящие на яркий дневной свет, моргали глазами, плохо соображая, что происходит. Но все-таки кто-то схватил Дороту за руку. Выяснить, кто это был: переодетый агент или просто энтузиаст, так и не удалось. Он было затараторил: «Подожди-ка, подожди…» — да так и остался с разинутым ртом, ощутив, как его сдавили с двух сторон, и услышав грозный шепот: «Отцепись…»
Самое забавное было, когда под тенистым готическим порталом собора они осыпали листовками молодоженов, свадебный поезд, а заодно и толпу зевак.
— Так осыпают зерном молодоженов, — заметила Дорота.
— Есть какая-то притча о словах-зернах, — в раздумье произнес Юрек, который любил пустить пыль в глаза.
Они вложили в первомайскую операцию много старания: им хотелось как-то искупить свое бездействие по отношению к восстанию в гетто. Непосредственную помощь повстанцам оказывали лишь немногочисленные специальные группы гвардейцев. Они забросали гранатами гнездо немецкого пулемета. Делились с восставшими оружием, которого не хватало, которое покупалось ценой крови.