Покорение Крыма
Шрифт:
О том, что Порта собирается подкрепить татар своим войском, Веселицкому рассказал Бекир-эфенди, по-прежнему регулярно посещавший его дом. Он принёс копию письма, полученного Сагиб-Гиреем, в котором турки хвалили татар за отказ отдать России требуемые крепости и обещали награду за верность.
— Хан и знатные рассуждают так, — говорил Бекир. — Когда Щербин-паша приедет — твёрдо противиться его домогательствам. А поскольку большого войска он с собой иметь не будет, то и разорить Крым враз не сможет. Пока же большое войско вступит — они покаются перед Портой за
— Мне доносят командиры, что татары вооружаются и изрядное число их уходит в леса, — сказал Веселицкий.
— В диване решено собирать войско и тайно придвинуть его к Бахчисараю.
— Зачем?
— Когда паша станет приближаться — выйти навстречу и предложить вести переговоры прямо в поле. Войско должно окружить посольство и к городу не подпускать.
— А дальше?
— Будут уговаривать отступиться от требований.
— А как же подписание договора?
— На ваших условиях хан его не подпишет.
— Так хан решил?
— И хан. И диван... Между прочим, хан опасается, что не все татары могут восстать. Вы, русские, правильно сделали, — усмехнулся Бекир, — когда минувшей зимой позаботились о поставке сюда хлеба. Эта помощь произвела на голодных татар доброе впечатление... Многие вам верят!.. Только польза от этой веры невелика: за ханом они не пойдут, если, конечно, силой не принудят, но и за вас сражаться не станут.
— Коль часть народа за нас — уже неплохо, — деловито заметил Веселицкий. — Пусть мирно сидят по домам, а с ханом генерал Прозоровский сам справится!
— И с турками?
— И турок бивали! — с некоторой запальчивостью воскликнул Веселицкий. А потом уже спокойнее добавил: — Ко мне заходил человек от Багадыр-аги, просил дать разрешение для переезда на Таман к армянским купцам, что товары в Крым возят. Говорил, что, если я не дам купцам пропуск, коварные султаны ограбят их и пленят. Я сказал, что подумаю. Ты бы узнал, какая затея готовится...
На следующий день Бекир сообщил:
— По побуждению Джелал-бея человек этот повезёт письмо к Мехмет-Гирей-султану, чтобы тот передал его Порте.
Веселицкий достал из сундука кошелёк, протянул Бекиру:
— Здесь сто золотых!.. О чём письмо?
Бекир сунул руку в карман, вынул смятый листок, отдал резиденту.
Джелал-бей просил турок оказать поддержку в готовящемся восстании:
«Мы денно и нощно проливаем слёзы, ожидая того вожделенного времени, когда придёт помощь. Хотя простой народ наш собран и вооружён, но он ни к чему не способен. Простой народ если бы не боялся нас, то уже принял бы подданство...»
Проводив Бекира, Веселицкий поручил Анисимову изготовить копию письма и с нарочным рейтаром послал её Долгорукову. От себя же добавил прошение: определить Бекиру, ставшему крайне важным конфидентом, ежегодное жалованье в 900 рублей.
«Так он дешевле обойдётся, — подумал Пётр Петрович, тоскливо поглядывая на опустевший сундук. — А то давать по сотне за каждое письмо — по миру пойдёшь!..»
А Багадыр-аге он ответил уклончиво: дескать,
Багадыр-ага выслушал посыльного, обозвал резидента грязной свиньёй и пообещал со временем повесить.
Июнь — июль 1772 г.
Комендант Перекопской крепости полковник Кудрявцев проснулся поздно и долго сидел на кровати не одеваясь, бездумно глядя по сторонам. Его помятое лицо, нетвёрдый взгляд и слабые движения говорили о бурно проведённой вечеринке. Об этом же свидетельствовали пустые винные бутылки, беспорядочно рассыпанные на столе, остатки закуски, густо облепленные серыми мухами, и тяжёлый, спёртый воздух в комнате. Оторванный от ратных дел, от городской жизни, полковник страшно скучал в этой Богом проклятой степи и охотно предавался застольным развлечениям со всеми офицерами, проезжавшими через крепость. Вчера он отметил прибытие второй партии посольства Щербинина. Сегодня, 5 июня, ожидал последнюю, третью, партию с самим генералом.
Денщик без стука открыл дверь, просунул в щель голову:
— Кажись, едут, господин полковник.
Кудрявцев поднял на него мутные глаза:
— Мундир давай, поганец!
Денщик, махнув для виду пару раз щёткой по зелёному сукну, помог полковнику одеться и, отступив на шаг, застыл, держа в руках большое, подернутое паутиной трещин зеркало.
Кудрявцев натянул парик, заправил под него торчавшие за ушами слипшиеся волосы, затем тоскливо оглядел денщика. Вид у того был самый затрапезный: волосы всклокочены, пожелтевшая рубаха — несвежая и дурно пахнет, ноги босые, грязные.
Брезгливо скривив губы, полковник легко, без замаха, двинул его в ухо и дохнул перегаром:
— Рожу умой, сволочь... И со стола прибери.
Протянув руку, он выхватил из миски сморщенное мочёное яблочко, сунул в рот, прожевал, сплюнул на замызганную скатерть семечки и шагнул к двери.
Запряжённая шестёркой каурых лошадей большая карета Щербинина первой прогремела колёсами по подъёмному мосту, втиснулась в узкие ворота вала, объехала ров и остановилась у крепостных ворот, по обеим сторонам которых выстроился почётный караул.
Полковник Кудрявцев напрягся, молодцевато выпятил грудь и поспешил к карете.
Изрядно уставший от долгого пути Щербинин из кареты не вышел, на приветствие полковника не ответил — только процедил вяло:
— Проводи к месту.
Кудрявцев вскочил на козлы, стал указывать кучеру, куда следует ехать.
Карета скрылась за воротами, крутнулась раз-другой между казармами и остановилась у дома, предназначенного для обитания генерала.
Кудрявцев спрыгнул на землю, спугнув копошившихся в мусоре юрких воробьёв, открыл дверцу, подхватил под руку грузного Щербинина, неловко спустившегося с подножки.