Покоренная поцелуем
Шрифт:
— Да у них и вещей-то никаких нет, — сказал Уолтер. — Несколько грубо сколоченных табуреток, деревянные пни, служащие им вместо стола, соломенные тюфяки.
— Может, в представлении норманнов это и мало, но все эти вещи имеют весьма важное для них значение.
— Мы проследим за тем, чтобы они сохранили все, что имели до этого, пообещал Уолтер. — Можете не беспокоиться на сей счет.
— Прошу вас, сэр Уолтер, скажите им обо всем этом, — сказал Ротгар, оглядываясь на своих крестьян. Он глядел на них так, как глядит умирающий с голоду человек на пирог, который поставили остывать у него перед глазами, но до которого ему не дотянуться. — У
Резкий, пронзительный крик ястреба, парившего высоко в небе, на какое-то мгновение приглушил удары трамбовщиков на строительной площадке. Жеребец вновь ткнулся носом в ладонь Ротгару, и он тут же наклонился, чтобы нарвать для него травы, словно обрадовавшись этому занятию.
— Вы забыли про осла… ведь вам на нем ехать, — сказала Мария. — Хотите, Стифэн сейчас вам его приведет.
Молодой рыцарь пришпорил было свою лошадь, чтобы выполнить ее просьбу, но Ротгар предупредительно поднял руку.
— Нет, не стоит. Я отправлюсь на своих двоих, — сказал он, протягивая очередной пучок травы жеребцу.
Он не видел глаз Марии с того момента, как опустился перед Хью на одно колено.
— Я привезла здесь кое-что из еды, немного вина, чтобы вы подкрепились, сказала она, отвязав небольшой узел. Если взять его у нее из рук, то он непременно должен был поднять на нее глаза.
Он продолжал похлопывать жеребца по широкому носу.
Хотя узел и не был тяжелым, рука Марии дрожала от напряжения, держа его на весу. Уолтер взял его и передал Ротгару. Он засунул его под мышку. Даже не оглянувшись, он пошел навстречу солнцу, его длинноногая фигура удалялась безвозвратно, а на душе у нее было не по себе от такого решительного, неожиданного ухода.
Он ушел. Вот и все.
Мария принялась отдавать распоряжения перед возвращением отряда в Лэндуолд, пытаясь одновременно убедить себя, что она и не рассчитывала ни на благодарность, ни на понимание со стороны Ротгара. Но почему же тогда какое-то болезненное ощущение внутренней пустоты так тревожило ее? Может, она считала оскорбленной свою гордыню тем, что побежденный сакс даже не захотел взглянуть на нее в последний раз перед тем, как уходил из ее жизни навсегда.
Но уязвленное тщеславие не могло объяснить ей, почему усиливалось чувство утраты, на душе было пусто при мысли, что она уже его никогда не увидит.
Может, когда утрачиваешь то, что принадлежит тебе по праву рождения, начинает казаться, что пределы твоих бывших владений сужаются. Вскоре Ротгар уже стоял на границе Лэндуолда, а он еще так и не успел выбрать путь в новой жизни. Наиболее разумным было идти на север — дикая страна валлийцев обладала двумя преимуществами, — там было много мест, где можно было скрыться, к тому же местные землевладельцы, построившие надежные укрепления, ни за что не желали допустить к себе Вильгельма. Если идти на восток, то попадешь на земли Кенуика, которых он когда-то так страстно желал. Маршрут на восток — это выбор для глупцов; в этом направлении простирались земельные участки Лэндуолда, и у него не было никаких иллюзий в отношении своей будущей судьбы, стоит рыцарям Марии поймать его на ее территории. Она сделает все, чтобы подавить очаги недовольства.
Зажмурившись от ярких лучей солнца, оказавшегося у него слева, он сделал шаг по направлению к северу, а затем, глубоко вздохнув, повернул и зашагал на восток, туда, где среди деревьев поблескивала водная гладь реки Лэндуолд.
«Я лишь загляну к Генриху и Хелуит, — пообещал он себе, — и после
И снова, казалось, прошло совсем немного времени, а он уже стоял перед новой границей: здесь начинался лес, который служил отметкой земельного участка Эдвина. Он его так старательно расчистил несколько лет назад. Ротгар помогал ему тащить волов, а Эдвин обрубал корни пней. Генрих, несмотря на свое малолетство, собирал в кучу небольшие камни, а Хелуит, вооружившись мотыгой, тщательно рыхлила землю. Занимаясь этой тяжелой работой, дюйм за дюймом освобождая эту землю от переплетенных корней, они сумели расчистить с дюжину акров от растительности и камней, что позволило Эдвину вскоре превратиться в процветающего собственника. Отец Бруно торжественно освятил его участок и выдал Эдвину пергаментную бумагу, подтверждающую его, Эдвина, право на него.
Ему показалось, что земля Эдвина слегка вздрагивает под холодными косыми лучами солнца. То здесь, то там пробивались молодые ростки, — их первые мятые коричневатые листочки свисали с хилых стеблей. Непрошеные сорняки наступали, подкрадывались незаметно, словно капли дождя, прорывающиеся через крону деревьев, стараясь замочить сухое местечко под деревом.
Ленивый пес Эдвина, слишком поздно заметив появление Ротгара, лениво залаял. Деревянная дверь, распахнувшись, приглушенно стукнулась о плетеные стены мазанки, и из нее выбежал маленький Генрих, который, увидав Ротгара, резко затормозил.
— Папа? — сказал он точно так, как тогда, во дворе дома Лэндуолда, но на сей раз в голосе его чувствовалась легкая зависть, желание подчиниться, принять все, как есть, а это говорило о том, что он знает правду.
— Нет, Генрих, — сказал Ротгар.
— Дядя Ротгар, — разочарованно протянул он. Из дома вышла Хелуит. Она погладила сынишку по голове, чтобы успокоить его. Мальчик, резко повернувшись, зарылся лицом в юбках матери.
— Я тоже могла ошибочно принять тебя за Эдвина, если бы ты только не стоял в тот момент, когда я тебя заметила. Но увидев тебя так близко, я чуть не потеряла сознание.
— Я бы, конечно, этого не допустил, но от меня мало что зависело в тех обстоятельствах, — ответил Ротгар.
Лицо Хелуит помрачнело.
— Ах, Ротгар, его больше нет. Нашего Эдвина нет больше на этом свете.
Он быстро подбежал к ней, чтобы поддержать ее, тихо проклиная норманнов, и обнимал обеими руками незаконную семью своего брата.
Переводить взгляд с Ротгара на Эдвина было все равно что сравнивать чье-то лицо с его отражением в реке Лэндуолд, но только до той минуты, когда постоянная улыбка не искажала черты Эдвина. Только в этом случае становилось заметным различие между ними, тем, кто был рожден в обход закона на соломенном тюфяке пастушки по имени Анна, и тем, кто появился на свет в роскошной, просторной кровати жены старого сеньора Этефледы.
Молодой Ротгар, законный их наследник, никогда не чурался постоянной тяжелой работы по дому, он не знал, что такое муки голода, и вырос высоким и сильным мужчиной. Эдвин, так и не признанный стариком Ротгаром, никогда не смог дотянуться своим ростом ни до брата, ни до отца. Тяжкий труд почти в младенческом возрасте сгорбил его плечи, а с приходом каждой зимы у него становилось на один зуб меньше.
Только после смерти старика молодой Ротгар узнал о существовании Эдвина. Он был слишком гордым человеком, чтобы принять дары, которыми был готов его осыпать Ротгар, — он попросил у него только вот этот участок земли, который предстояло еще расчистить.