Покоритель джунглей
Шрифт:
Будучи уверен, что никто его не слышит, он прибавил с жесткой усмешкой:
— Ступайте прямо в пасть к волку. Уильям Браун предупрежден, что Рам-Шудор ведет к нему друзей. Вы будете довольны приемом!
И он направился к Нухурмурскому озеру.
Часть третья
Развалины храмов Карли
Глава I
Идеи
В то утро Барбассон был в чудесном настроении, а Барнетт все видел в розовом цвете. Отъезд Сердара ничем не нарушил состояния удовольствия, в котором пребывали два друга. Мы рискнули бы даже предположить, что он немало способствовал тому, что в их сердцах и душах царили покой и благодать, и оба были в равной степени счастливы.
Ах, этот Сердар с его величавым видом, с изысканными манерами, всегда приветливый, но сдержанный… В его присутствии они робели и чувствовали себя неловко. Они не могли хлопнуть его по плечу, подпустить, не чинясь, пару шуток, как обычно принято среди друзей. Если уж на то пошло, они были не его круга, и хоть он позволял им некоторую фамильярность в обращении с собой, учитывая их образ жизни и нынешнее положение, они никак не могли на это решиться. А между тем трудно найти человека более непосредственного по своей натуре, чем провансалец, разве что янки. Вот, к примеру, — ничто лучше не поясняет ту или иную мысль, чем пример, — одолжите провансальцу вашу лошадь, и на третий раз он вам скажет: «Что за чудное животное наша лошадь!» Янки же во второй раз не вернет ее вовсе, если только он не забыл отослать ее вам с самого начала.
Хотя все в Нухурмуре пользовались полной свободой, Барбассон и Барнетт считали, что они стеснены в своих действиях, присутствие Сердара обязывало их к определенной сдержанности, больше проистекавшей из сознания собственной неполноценности, нежели из поведения Сердара по отношению к ним. После его отъезда они стали полными хозяевами пещер, о Нана-Сахибе и говорить было нечего: принц жил один в специально отведенной и обставленной для него части пещер, пил только воду, все время курил трубку и никак не мог стеснять двух приятелей, которые в отсутствие Сердара задумали устроить себе райскую жизнь. Начать они решили немедленно.
Было около полудня, стол был еще загроможден остатками десерта.
— Слушай-ка, Барнетт, — начал Барбассон после вкусного завтрака, который окончательно привел их в отличное расположение духа, ибо они несколько злоупотребили бургундским, — ты знаешь, у меня в голове полно идей, которыми я хотел бы с тобой поделиться и узнать, что ты думаешь по этому поводу…
И он налил себе вторую чашку настоящего мокко с золотистыми блестками.
— У меня тоже, Барбассон.
— Называй меня Мариус, а? Это звучит поласковее, ты ведь мой друг, не так ли?
— Пусть будет Мариус, — ответил Барнетт, и лицо его осветилось. — С одним условием.
— С каким?
— Ты будешь звать меня Боб, это звучит понежнее, ты тоже мой друг, правда ведь?
— Друг да друг, получается два друга.
Оба приятеля глупо расхохотались, как бывает, когда собеседники навеселе.
— Договорились! — воскликнул Барбассон. — Ты зовешь меня Мариус, а я тебя — Боб.
— Я тебе говорил, мой друг Мариус,
— До чего же мы похожи, мой дорогой Боб, — продолжал марселец. — Если бы ты мог себе представить, как мысли роятся у меня в голове, ей-богу, их больше, чем звезд на небе. Но тебе не кажется, что здесь не слишком подходящее место для разговоров? Эта лампа сильно нагревает голову, а она у меня и без того ходуном ходит, мысли так и толкутся, так и шныряют туда-сюда… Поскольку юному Сами вовсе незачем присутствовать при наших откровениях, не сделать ли нам кружок по озеру? Беседуя о наших делах, мы заодно половим форелей. Чудная будет закуска к ужину!
— Браво, Мариус! Кроме того, мы сможем дышать свежим воздухом, наслаждаться природой, любоваться голубыми волнами, дальними далями, зеленью деревьев, слушать мелодичное пение птичек.
— Боб, а я и не знал, что ты поэт…
— Что ты хочешь? Разве жизнь в дыре может вдохновлять?
— Пошли.
— Только возьму карабин, и я готов.
— Ах, нет, Боб, ни в коем случае никакого оружия, кроме удочек.
— Мариус, ты с ума сошел? Или это замечательное бургундское…
— Ни слова больше, иначе ты пожалеешь. Слушай и восхищайся моей проницательностью. Что сказал маратх, вернувшись из Бомбея?
— Господи, да я не помню.
— Он сказал, — продолжал Барбассон, отчеканивая слова, — что англичане объявляют полную и всеобщую амнистию всем иностранцам, принимавшим участие в восстании, при условии, что указанные иностранцы сложат оружие.
— Ну мы-то не можем его сложить, мы же поклялись защищать…
— До чего же ты наивен, мой бедный Боб! Дай мне договорить.
И он продолжал назидательным тоном:
— Видишь ли, Боб, в жизни надо уметь вертеться, иначе ты быстро станешь игрушкой в руках событий, тогда как по-настоящему сильный человек должен уметь управлять ими. Совершенно ясно, что для Нана-Сахиба, пока он нам хорошо платит и пока мы можем здесь оставаться, мы не разоружились и делать этого не будем. Напротив, что касается англичан, представь себе, что в одно прекрасное утро нас накрыли эти самые шетландцы…
— Шотландцы!
— Что ты сказал?
— Шотландцы!
— Шотландцы, шетландцы, какая разница? В Марселе мы говорим «шетландцы». Так вот, представь себе, что мы влипли. «Что вы здесь делаете?» — спрашивает нас их командир. «Мы дышим воздухом!» А раз у нас при себе нет другого оружия, кроме удочек, нас нельзя повесить, мой милый Боб… Если нас обвинят в том, что мы бывшие мятежники, мы ответим: «Возможно, но мы сложили оружие», и возразить будет нечего, мы выполнили все условия амнистии. А вот если нас застанут хотя бы с револьвером или кинжалом, мы погибли. Первое попавшееся дерево, три метра веревки, и предсказание старших Барбассона и Барнетта исполнится… Теперь ты понимаешь?
— Мариус, ты великий человек.
— Пойми, таким образом мы сохраним наше положение при Нане и удовлетворим англичан.
— Я понимаю… Я понимаю, что по сравнению с тобой я просто ребенок.
— А потом, разве ты не видишь, что в нынешнем положении всякие попытки сопротивления просто абсурдны. Нет, клянусь честью, это было бы слишком здорово: Барбассон и Барнетт объединяются, чтобы вести войну против Англии. Надо иметь такой экзальтированный ум, как у Сердара, чтобы мечтать о подобных безумствах.