Покуда я тебя не обрету
Шрифт:
– А-а, понятно, что у тебя был за сон, – сказала Алиса, словно это обычное дело, а не ночной кошмар.
– Это не кровь, это не писанки, – продолжил мальчик.
– Ну еще бы, конечно, Джек, это сперма.
Джек ни черта не понял.
– Я не хотел, оно само так получилось, – объяснил он. – Я даже не помню, как я это сделал.
– Джеки, ты ни в чем не виноват – эти вещи происходят сами собой.
– Вот оно что.
Он хотел, чтобы мама обняла его; он хотел зарыться в нее, как он делал раньше, когда был маленький и ему снились плохие сны. Но, обнимая ее, он случайно
– Пожалуй, ты уже слишком большой, чтобы спать со мной в одной кровати.
– Нет, я еще маленький! – крикнул Джек. Как это может быть, еще вчера ему говорили «мал еще», а сегодня – уже «слишком большой»! Так не бывает! Ему захотелось заплакать, но он не заплакал. Мама сразу это поняла.
– Даже не думай плакать, Джек. Ты слишком большой, чтобы плакать. Когда пойдешь в школу для мальчиков, забудь о слезах. Будешь плакать – тебя засмеют.
– Почему я должен идти в эту школу? Почему я должен уехать?
– В создавшихся обстоятельствах так лучше для всех. Просто лучше.
– В каких таких обстоятельствах?
– Просто так будет лучше, понял?
– Ни черта мне не лучше! – закричал Джек; тогда мама обняла его и приласкала. Именно так он засыпал в Европе.
Наверное, ему стоило рассказать маме про миссис Машаду – если бы он это сделал, возможно, Алиса поняла бы, что сын в самом деле «мал еще», что «слишком большой» – это не про него, во всех смыслах слова. Но Джек ей не рассказал. Он заснул у нее на руках, как в старые добрые времена, – точнее, почти. Она как-то не так пахла; Джек узнал этот странный запах – он шел от его ванной, наверное, так пахла миссис Машаду. Снова Джек не понял, нравится ему этот запах или нет. Даже во сне он его чувствовал.
Интересно, сколько времени у него на кровати просидела миссис Оустлер? Джек проснулся и увидел ее, только узнал не сразу, подумал сначала, это святая с витража. Ой-ой-ой, она все-таки пришла за ним! Наверное, так святые женщины и забирают тебя – сначала раздеваются донага, видимо, иначе нельзя.
Лесли Оустлер сидела совершенно обнаженная и массировала Алисе точку между лопатками, ту самую, где у Бориса китайский иероглиф «удача», а у Павла – хирургический инструмент.
Наверное, Джек проснулся на полсекунды раньше мамы, та сказала:
– Лесли, тебе не мешало бы что-нибудь на себя накинуть.
– Алиса, мне приснился плохой сон, – ответила Лесли.
– Лесли, иди к себе, я скоро буду, – сказала мама. Джек проводил миссис Оустлер взглядом; слишком уж она гордится своим телом, решил мальчик. Мама поцеловала его в лоб. Снова этот запах; Джек закрыл глаза и задумался опять, нравится он ему или нет. Мама поцеловала ему веки. Не так-то просто любить этот запах, решил Джек, но потом постановил, что запах ему нравится.
– Прости меня, Джек, – сказала мама. Он не стал открывать глаза, просто слушал, как ее босые ноги шлепают по полу вслед за Лесли Оустлер.
Ну почему Эмма все еще в Калифорнии? Уж она-то поможет ему разобраться во всех этих странных «обстоятельствах», как Алиса обозначала свои отношения с миссис Оустлер.
Поскольку миссис Машаду стала теперь партнером
Миссис Машаду тоже это понимала и подзадоривала его, как могла. Зарабатывала она ровно вдвое больше очков, чем Джек, – но зато ей приходилось брать тайм-ауты, чтобы отдышаться, а мальчик не уставал совсем.
Ченко все время напоминал ему: борьба – это спорт весовых категорий; Борис и Павел кивали и говорили, что как только Джеку выпадет бороться с мальчиком его роста и веса, он в два счета выйдет победителем. Но такого мальчика не нашлось до самого конца лета.
Эмма вернулась домой, сбросив пять килограммов, но с тем же настроением и с теми же привычками в еде.
– Эти гнойные пидоры попросту морили меня голодом! – не стесняясь, говорила она.
Несмотря на все усилия «пидоров», Эмма до сих пор весила больше миссис Машаду, которая временно уступила ей обязанности няни Джека. Всего на неделю – затем Эмма опять уехала, на этот раз на берег озера Гурон, к отцу. Однако несколько ночей Джек с ней провел, и за это время мог рассказать ей про миссис Машаду. Но он не рассказал – слишком уж большое расстройство вышло, когда он поведал ей про мам. Расстроился Джек, и очень сильно, – а особенно потому, что Эмма нисколечко не удивилась.
– Ну, это я все знаю, я разве только своими глазами не видела, как они лижутся, – с отвращением сказала Эмма. – Ничего удивительного! Еще бы они после этого не отсылали тебя в этот сраный Мэн, а меня в гадкое общежитие!
– Лижутся?
– Не будь тупым, Джек. Они любовницы, понял? Они любят друг друга так, как обычно девочки любят мальчиков, и наоборот.
– Вот оно что.
– Мне насрать, что они там выделывают! – закричала Эмма. – А что меня больше всего бесит, конфетка моя, так это что они не говорят об этом со мной и тобой. Они просто избавляются от нас, вот что!
Джек решил, что тоже имеет полное право взбеситься, раз с ним не говорят. Мало этого – по всему дому раскиданы и расставлены фотографии Эммы и Джека, и на многих дети вместе. Эти фотографии словно говорили – вот, мы все одна семья, это дом Эммы и Джека; а ведь по правде детей в это самое время выгоняли на улицу!
А раз мама не рассказала Джеку про свою любовницу, то с какой же стати ему рассказывать ей про миссис Машаду? Эмме, правда, ему надо было рассказать обязательно – точнее, сделать это пораньше. Но Джек и оглянуться не успел, а она уже укатила на озеро Гурон, и миссис Машаду снова превратилась в его няню и спарринг-партнера.