Покуда я тебя не обрету
Шрифт:
Лотти прислала ему открытку с острова Принца Эдуарда, на ней красовались сосны, ели, серые скалы и темно-синий океан; разве может в таком месте быть плохо?
– Нет-нет-нет-нет, малышка, – пела Эмма, – не меня ты ищешь здесь.
Джек без конца думал о том, как мистер Рэмзи повезет его в Мэн, и настроение у мальчика испортилось еще больше. Ему стало себя так жалко – а это отличная почва для плохих снов. Боб Дилан все пел, а Джек уже спал; он вообразил себе, что мама и миссис Оустлер вернулись домой и зашли поцеловать его на сон грядущий раньше,
Боб Дилан все выл себе где-то неподалеку, а может, он выл только во сне у Джека. Не знаю, в чем тут дело, мама, но я все время думал о тебе (лучше и не скажешь, прямо в яблочко!).
Кто-то зашел к Джеку в спальню; он открыл глаза, думал, это мама или Эмма, а это миссис Оустлер, совершенно обнаженная, легла рядом с ним под одеяло. Такая маленькая, с ней в кровати куда просторнее, чем с миссис Машаду, да еще она куда лучше пахнет! Она издала какой-то гортанный звук, вроде рычания – словно она дикая кошка и может Джека укусить. Ее длинные накрашенные ногти царапали ему живот, щекотали пупок, а потом ее маленький кулачок возьми да и залезь ему в трусы, ноготь чиркнул по пенису, как раз там, где «малыш» покраснел. Джек дернулся от боли.
– Что с тобой, я тебе не нравлюсь? – шепнула ему на ухо Лесли, сжав «малыша» в своей крохотной ладони. Джека словно парализовало.
– Нет, ты мне нравишься, просто у меня пенис болит, – попытался сказать Джек, но не смог; он вообще во сне никогда не мог ничего сказать.
Джек почувствовал, как «малыш» растет внутри кулака миссис Оустлер. Да ведь ее рука не больше моей, думал Джек, а музыка играла. Мне плевать, где ты проснешься завтра, мама, но я все время думал о тебе, – пела Эмма.
– Мистер Пенис отправляется кое-куда, и там ему уже никогда не будет больно, – шепнула Лесли на ухо Джеку.
Но откуда Лесли знает слова «мистер Пенис», подумал мальчик, откуда она узнала, что его пенису больно, ведь Джек не мог сказать ни слова?
– Что ты говоришь? – попытался спросить он, но снова не услышал себя. Говорила только миссис Оустлер, повторяя одно и то же.
У нее к тому же изменился голос; не было сомнений – рядом с Джеком лежала именно она, ее жесткое, маленькое тело терлось о него, но голос был как у миссис Машаду.
– Мистер Пенис отправляется кое-куда, и там ему уже никогда не будет больно, – шептал ему низкий португальский голос.
– Не надо, моему пенису очень больно, пожалуйста, не надо больше, – все пытался сказать Джек. Но как же миссис Оустлер услышит его, если он сам себя не слышит? А уж о том, слышит ли его мама, Джек и думать не стал – он знал, это бессмысленно: даже если она услышит его, все равно и не подумает прийти его спасти.
Только бы Боб Дилан наконец заткнулся, глядишь, Эмма сможет услышать Джека и прийти на помощь, думал он. Музыки он больше не слышал, но ведь это не значит,
– Ты снова забыл про дыхание, конфетка моя, – отчетливо услышал Джек голос Эммы. Он думал, его целует миссис Оустлер, а это была Эмма! – Целуй меня дальше, если хочешь, но не забывай дышать!
– Я спал, мне снился сон, – сказал он.
– Он мне рассказывает! Ты едва себе шланг свой не оторвал, красавец мой, еще бы он у тебя не болел!
– Вот оно что.
– Покажи-ка мне малыша, Джек, – сказала Эмма, – я хочу знать, в чем дело.
– Да ни в чем, – сказал Джек; ему было стыдно – что она скажет, увидев, какой он теперь.
– Джек, да это же я, твоя Эмма, ради всего святого! Я не сделаю тебе больно.
Горел и свет в ванной, и ночник на столе. Эмма хорошенько разглядела мистера Пениса.
– В самом деле, не пенис, а одна большая ссадина! Как же так можно!
– Что можно?
– Ну Джек, ты же его едва не стер в кровь! Тебе нужно оставить его в покое на пару-другую ночей. Ты когда это начал?
– Я его не тер.
– Конфетка моя, не вешай мне на уши лапшу. Ты совсем задрочил своего малыша, так нельзя, это же садизм какой-то!
– Что значит «задрочил»?
– Джек, не ерунди, ты отлично знаешь, что это такое. Ты же мастурбировал дни и ночи!
– Что я делал?
– Брал пенис в руку и доставлял себе удовольствие!
– Я этого не делал! То есть это делал не я.
– Джек, ты это делал сам, во сне!
Тут Джек зарыдал. Он очень хотел, чтобы Эмма ему поверила, но не знал, как ей сказать.
– Не плачь, конфетка моя, мы все исправим.
– Как?
– Ну, мазью смажем или еще что-нибудь придумаем. Не бойся, Джек. Мальчики всегда дрочат, это неизбежно. Я просто думала, ты мал еще этим заниматься, ну что же, я ошибалась.
– Я ничего такого не дрочил! – настаивал Джек; ему пришлось кричать, так как Эмма ушла в спальню Алисы за мазью.
– Щипать будет?
– Нет, эта не щиплет; только разные штуки с дрянью внутри щиплют.
– С какой дрянью?
– С химией всякой, – сказала Эмма, – с искусственными запахами и всяким другим говном.
Она принялась втирать мазь в пенис Джека, больно не было, но мальчик все плакал.
– Милый, возьми же себя в руки. Тоже мне, великое дело, онанизм.
– Какой еще онанизм, я даже слова такого не знаю! Это все миссис Машаду!
Эмма в ужасе выпустила пенис из рук.
– Миссис Машаду прикасается к тебе, Джек?
– Она много чего делает, засовывает мистера Пениса внутрь себя.
– Мистера Пениса?
– Она его так называет.
– Куда внутрь, милый? В рот?
– И в рот тоже.
– Джек, как ты не понимаешь! Миссис Машаду совершает преступление!
– Что-что?
– То, что она делает, – неправильно! Ты тут ни при чем, ты-то ничего плохого не сделал. А вот она – да.
– Только не говори маме.