Покушение на власть: субъект власти

Абдуллаев Чингиз Акифович

– Я держу ситуацию под полным контролем. Никто не догадывается, зачем мы сюда приехали. Пока не догадывается.

– Когда ваш журналист прилетит в Москву?

– Если мы решим, то послезавтра.

– Что вы ему объясните? Почему такой интерес к конкретному спектаклю?

– Скажу, что есть некие спонсоры, заинтересованные в рекламе этого спектакля. И порекомендую ему встретиться с Холмским. Вы уже нашли подходящий спектакль?

– Нашел. Постановка Андрона Сончаловского во МХАТе. Он поставил там «Чайку». Я думаю, этот спектакль как раз то, что нам нужно.

– Почему именно этот? – заинтересовался Дзевоньский. – Почему вы считаете, что президент может

появиться именно на этом спектакле, а не на другом?

– Элементарный расчет. Президент позиционирует себя как руководитель государства, озабоченный национальными проблемами его деятельности, в том числе и культуры. Я думаю, вы знаете, насколько сильны чувства антисемитизма в среде некоторых высших чиновников, недовольных засилием олигархов – представителей определенной национальности. Разумеется, об этом не принято говорить вслух, но это заметно настолько, что становится неприличным. На бытовом уровне это чувствуется еще сильнее. В этих условиях поддержать театр, известный своими историческими и культурологическими традициями, очень важно. Плюс руководителем театра с такой историей является некто Сигаретов. В газетах пишут, что он талантливый организатор. И плюс Сончаловский. Несмотря на такую фамилию, он русский человек, я специально проверял. Сын автора национального гимна и брат известного режиссера, руководителя фонда культуры страны. Посмотрите, сколько плюсов, один на другой. Остается изменить общее мнение газет. После первого спектакля почти все критики отметили неровную игру актеров и слабую постановку. Нужно поменять знаки. С минуса на плюс. Нужно начать активную кампанию по рекламе этого спектакля. Везде. На телевидении, радио, в газетах и в журналах. И можно гарантировать, что наш «субъект власти» появится на этом спектакле. Общий интерес, гарантированная ангажированность, явственная поддержка культуры. Если этот план сработает, можете рассчитывать, что наша операция получится. Но для этого ваш пан Курылович должен убедить Холмского хорошо поработать на наш план.

– Считайте, что мы уже начали, – криво усмехнулся Дзевоньский, – пан Курылович получит все необходимые средства для работы. Между прочим, насчет антисемитизма. Вы знаете, что премьер-министр этой страны еврей?

– Конечно, знаю. Но это ничего не меняет. Я умею читать газеты и чувствовать общее настроение. Многие считают, что среди олигархов слишком большое засилие людей всего лишь одной национальности.

– Также было и в Германии, в двадцатые годы, – улыбнулся Дзевоньский, – тогда считалось, что все банкиры и бизнесмены евреи. Вы помните, к чему это привело?

– Никто не считает Гитлера нормальным человеком, – обиделся Гейтлер, – а фашистская идеология вообще напоминает религию умалишенных. Между прочим, насчет антисемитизма я могу и поспорить. Вы знаете, в каких государствах всегда был ярый антисемитизм? И где традиционно были самые страшные погромы? Не в Германии, дорогой пан Дзевоньский, а в Польше и на Украине. Это поляки сдавали своих соседей в гетто, это польские мальчики обстреливали камнями вагоны с еврейскими узниками, это польские «стражники» устраивали настоящие облавы на бежавших из концлагерей евреев. Есть такая арабская поговорка, что живущий в стеклянном доме не должен бросать камни в дом своего соседа.

– И вы, немец, смеете говорить мне подобные вещи? – изумился Дзевоньский. – Это мы организовали концлагеря? Это мы придумали геноцид евреев по всему миру? И разве только евреев? Вы ведь, кажется, умудрились перебить еще миллионы людей других национальностей, в том числе и славян. И смеете обвинять поляков в антисемитизме.

– Мои

родители были антифашистами, – сурово отрезал Гейтлер. – И родился я, как вам хорошо известно, в России. Что касается антисемитизма, то бациллы этой заразы проникают и в самые цивилизованные нации, и в самые благополучные государства. Вы знаете, что в оккупированной Франции в гестапо висели объявления, что прием заявлений по поводу евреев уже завершен. Соседи-французы так усердно доносили на евреев, что в гестапо не успевали всех забирать. Вот вам пример «цивилизованной нации».

Что касается России, то здесь ситуация несколько иная. Униженная развалом огромной страны, потерявшая свое величие, пережившая несколько тяжелых экономических кризисов, обнищавшая страна стала питательной средой для всякого рода националистов и ультрарадикалов. На этом фоне появились невероятно богатые люди, которых хочется обвинить во всех смертных грехах. Учитывая, что среди олигархов много представителей одной нации, легко возбудить ненависть именно против. Так уже было в истории, пан Дзевоньский. И не один раз. Легче всего при любых трудностях найти врагов. Это могут быть евреи, масоны, католики, протестанты, мусульмане, индейцы, сикхи, славяне, кавказцы – выбор большой. Вспомните Варфоломеевскую ночь, тогда было не до евреев. Это был погром гугенотов в одном из самых цивилизованных городов мира на тот период.

– Вы меня убедили. Человечество не становится лучше, – шутя согласился Дзевоньский, – давайте вернемся к нашему плану.

– Согласен. Я надеюсь, что пан Курылович не будет информирован о моей особе. И вообще не будет знать, где мы находимся. Какую сумму вы намерены потратить?

– Думаю дать им сто тысяч долларов. Или двести.

– Лучше дайте миллион. Это самый дорогой город в Европе, здесь другие цены. Все равно четверть стащит ваш знакомый Курылович, а другую четверть – сам Холмский.

– Тогда дам полмиллиона и сам буду контролировать, куда они тратят деньги.

– Прекрасно. Будет еще лучше, если вы вместе с Холмским будете сами раздавать деньги. Нет, Дзевоньский, это тот случай, когда вам придется поверить им на слово. Но предупредить, чтобы воровали не слишком откровенно. Хотя говорить это всегда неприятно, когда разговариваешь с человеком, нагло и открыто ворующим у тебя деньги.

ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 14 ДЕКАБРЯ, ВТОРНИК

Накануне вечером они не смогли найти нотариуса Фредерсдорфа, находившегося в Потсдаме. Дронго никак не мог успокоиться. Он чувствовал, что все совпадения носят неслучайный характер и не могут быть объяснимы с рациональной точки зрения.

Они вышли из полицейского управления в седьмом часу вечера. Коровин сухо попрощался и удалился. Дронго предложил своей напарнице пообедать и одновременно поужинать где-нибудь в западной части города, и они отправились в популярный у немцев ресторан аргентинской кухни. Нащекина попросила принести ей слабо прожаренное мясо, Дронго – сильно прожаренное. Взяли бутылку красного чилийского вина.

– Вы все никак не хотите успокоиться, – задумчиво произнесла Нащекина. – А если мы все-таки ошибаемся?

– Завтра узнаем, – отрезал Дронго. – Но я не верю в такие случайности. Почему в тюрьме он ни разу не пожаловался на сердце? А тут случился неожиданный сердечный приступ именно в тот момент, когда Хеккет отказался сотрудничать? Нужно проверить завещание и поговорить с патологоанатомами. Я не верю в случайную смерть этого человека.

– Это может быть ложный след, – заметила Нащекина, – и мы лишь зря потеряем время.