Поль Верлен
Шрифт:
Двадцати пятилетний уроженец Бордо, Валад, чьи глаза сияли лукавством, носил окладистую черную бороду, которая делала его похожим на перса. «Убери свою фальшивую бороду, шутник ты эдакий!» — бросал ему Верлен.
Альбер Мера [70] , того же возраста, был более замкнутым и манерным, по словам Верлена. Очень чувствительный юноша и утонченный поэт. С Валадом он опубликовал в 1863 году сборник весенних сонетов под милым заголовком «Апрель — Май — Июнь».
70
См. «Фигаро Литтерер» от 12 января 1929 года. Прим. авт.
Жорж Лафенетр, уроженец Тура, двадцати восьми лет от роду, влюбленный в Италию и эпоху Возрождения,
И, наконец, Арман Рено, который подготовил к изданию свою четвертую книгу, а его первая книга «Стихи о любви» к тому времени уже выдержала два издания. Почти мэтр!
Иногда, выходя из Дворца, к ним присоединялся Эдмон Лепеллетье в сопровождении Эмиля Блемона — по-настоящему его звали Леон Эмиль Птидидье, он был молодой адвокат и тонкий поэт — настолько тонкий, что Леконт де Лиль говорил ему с презрительной гримасой:
— Блемон, вы явно учились у Мюссе!
Без малейших трудностей Верлен, полный природной сердечности и доброго расположения духа, был принят в группу и стал всеобщим другом.
В свою очередь Рикар, который уже видел себя величественным покровителем французской литературы, в знак своей благодарности писателям и художникам, которые поддержали его во время судебного процесса, пригласил их на субботний прием, который давала его матушка на бульваре Батиньоль, дом 10. Именно там Верлен и Лепеллетье, без ума от счастья, смогли наконец приблизиться к знаменитостям своего времени. Можно сказать, что они лишь сели в поезд, который отправил в путь Рикар.
Кокетливая, улыбчивая и немного легкомысленная маркиза де Рикар, сорока двух лет от роду, обожала светскую жизнь и молодежь. Ее муж, бывший губернатор Мартиники и экс-адъютант принца Жерома [71] , предпочитал во время приемов уединяться в своей комнате, что было, наверное, к лучшему, поскольку ему было уже за семьдесят.
На встречах господствовали два человека: Катулл Мендес и Вилье де Лиль-Адан.
С довольно серьезной внешностью и слегка вьющейся светлой шевелюрой, прекрасный Катулл обольщал немного волнующим шармом своей личности и манерами принца. Его последнее произведение «Филомела, лирическая книга» (1864) привело Верлена в восторг. Перед ним Верлен чувствовал себя полным ничтожеством, ведь не было такого достижения, которое Катулл Мендес не мог бы себе приписать: и основание «фантастического журнала», и признание литературной общественности, и ранение на дуэли, и отношения с любовницами, и даже месяц тюрьмы за непристойное произведение «Роман об одной ночи» [72] .
71
Он же Наполеон-Жозеф-Шарль-Поль Бонапарт (1822–1891) — сын Жерома Бонапарта, младшего из братьев Наполеона Бонапарта. Титул принца под именем Жером получил в 1852 году.
72
См. Зеваэс, 1924. Прим. авт.
Вилье де Лиль-Адан был одержимый. Никто не мог понять, он на самом деле сумасшедший или только притворяется. Когда он декламировал «Ворона» Эдгара По, магнетическая дрожь пробегала по присутствующим. Он волновал, его невозможно было не уважать.
Иногда свои стихи, простые и волнующие, читал молодой человек по имени Франсис (Франсуа) Коппе, еще ничего не успевший опубликовать. Он был протеже Мендеса и экспедитор в министерстве вооруженных сил. Лихорадочный взгляд освещал его бледное лицо, он был похож на Бонапарта.
Среди приглашенных назовем еще Хосе-Марию де Эредиа, невозмутимо спокойного, богато одетого — на жилете у него висела тяжелая золотая цепь; Леона Дьеркса, рожденного, как и Эредиа, в колониях; мечтательного и сдержанного Сюлли Прюдома; пианиста Эммануэля Шабриё — это был полный и энергичный юноша, с которым Верлен уже был знаком; Анатоля Франса, «внимательного к жестам и словам», которого Поль также встречал у своего товарища Дютальёра. Среди дам блистала прежде всего мадемуазель Жюли Алар (литературный псевдоним Маргарита Турне), на которой впоследствии женится Альфонс Доде. Верлен и Лепеллетье стали частыми гостями этого салона, который иногда превращался в театр — там играли первый акт «Марион Делорм» Виктора Гюго [73] — на правах «анфан террибль». Оживляя игру в шарады, они переодевались и импровизировали
73
Братья Гонкуры пишут в своем «Дневнике» за 19 января 1866 года: «У некоего г-на Рикара собирается вся эта шушера из „Искусства“, прихвостни Бодлера и де Банвиля. У этих людей не все в порядке с головой, они кривляются, курят опиум, суетятся, хотя не представляют из себя ничего особенного». Прим. авт.
Немного спустя перед Верленом открылись двери и других, более изысканных салонов.
Самым серьезным, конечно же, был салон Леконта де Лиля. Каждую субботу в своей квартире на шестом этаже на Бульваре Инвалидов, дом 18, мэтр с моноклем в глазу принимал своих учеников-последователей, стараясь спрятать под улыбкой природную ироничность губ. «Мы вились к нему ситцевой ниткой по тесной лестнице», — рассказывал Луи-Хавье де Рикар [74] . В передней обитала сама г-жа де Лиль, маленькая креолка, «испуганная, как островная птица». Гости, не задерживаясь, проходили в большой кабинет, полный книг и стульев, где и проходила лекция. Там Леон Дьеркс, Эредиа, Казалис, Мендес, Эммануэль Дезессар, Стефан Малларме и другие — весь цвет молодой Поэзии — с религиозным поклонением внимали уроку Искусства и Мастерства, который давал великий учитель. Потом слушатели по очереди читали свои произведения — не без некоторой боязни, поскольку, если стихи не нравились, автор «Варварских стихотворений» изгибал дугой бровь, монокль падал, как нож гильотины, и это означало приговор, не подлежащий обжалованию.
74
См. Рикар, 1967, прим. 20. Прим. авт.
Совсем другими были собрания по вечерам в среду у Катулла Мендеса в его двухкомнатной квартире на первом этаже дома по улице Дуэ. Атмосфера была довольно двусмысленной, если не сказать декадентской (тогда никто еще и не подозревал, что во французской поэзии появятся декаденты). Там пробовали зеленый чай, который подавал беспокойный молодой слуга по имени Ковьель (он только что вышел из тюрьмы), там читали индийские и восточные стихи, играли на фортепиано авангардную музыку, то есть Вагнера, в то время как любовница Катулла, Августа Ольме, растянувшись на диване, томно курила сигареты. Здесь не было ни учителей, ни учеников, здесь были только друзья и дружеская атмосфера. Никогда не навязывая своего мнения, Мендес умел убеждать. Верлен встречал у него своих старых друзей и находил новых, например, Эрнеста д’Эрвильи, бульварного рифмоплета, или Леона Гладеля, романиста, и еще Армана Гузьена, который прежде руководил «Журналом о литературе и искусстве», и многих других.
И, наконец, были вечера у Теодора де Банвиля на улице де Конде, рядом с театром «Одеон». Атмосфера была простой и семейной. Матушка автора «Акробатических од» подавала чай с ромом и сухие пирожные, в то время как он сам не переставал улыбаться своей легендарной улыбкой. Его критика тонула в комплиментах, а его насмешливые слова летали по комнате, словно птицы, — точь-в-точь как его стихи. Верлен поведал нам об атмосфере этих вечеров: Банвилю, например, случалось гладить при всем честном народе ночные рубашки для шестилетнего сына своей жены (будущего художника Жоржа Рошгросса) и заставлять всех присутствующих целовать ребенка в лоб перед тем, как отправить его спать. Возвратившись, Банвиль провозглашал, подняв вверх указательный палец:
— А теперь, господа, мы зверски закурим.
В один из вечеров поэт-комедист Альбер Глатиньи пришел в фантастическом наряде: в синей блузе и сабо [75] . До того как Верлен с ним познакомился, он восхищался этим двадцатишестилетним созданием, у которого были «худоба и ловкость кузнечика». Сын плотника, ставшего жандармом, он оставил свою работу подмастерья в типографии, чтобы последовать за труппой бродячих актеров. Издатель Пуле-Маласси, познакомив его с творениями Теодора де Банвиля, тотчас написал рассказ «Безумный виноград». Первый раз Верлен встретил его в Шведском кафе, оба были слегка подшофе и расстались братьями.
75
См. Коппе, без даты. Прим. авт.