Поларис

Уэлдон Фэй

Йога была частью программы самосовершенствования, и Мег принялась выполнять ее через десять минут после телефонного звонка Тимми, когда перестала плакать. За три месяца она достигнет физического совершенства, может быть выучит какой-нибудь язык и, конечно же, приведет в порядок дом. Она посвятит все свое время Тимми.

Мег подняла телефонную трубку и убедилась, что предсказание Тимми сбылось: телефон глухо молчал. Вероятно, в положенное время он оживет снова. Мег ничего не имела против; мысль о том, что за ней

присматривают для ее же собственного блага, вселяла уверенность. Будто к ней снова вернулось детство: родители на страже и не дадут натворить глупостей.

Позвонил почтальон. Мег открыла дверь, придерживая Томпсона за ошейник.

— Не бойтесь, — сказала она. — Он не кусается, только лает. С ног может сбить, но нечаянно, не по злобе.

— Это всегда приятно слышать. — Почтальон, старый шотландец, закатал штанину и показал бледную голень с синевато-багровыми шрамами. По его словам, это были следы собачьих укусов. — Если он вздумает добавить к этим шрамам новые, письма я вам сюда носить не стану, уж будьте уверены. Придется, однако, спускаться за ними на базу, в почтовое отделение. А это — заказное письмо, распишитесь вот здесь.

Почтальон был не прочь поболтать и стоял у двери, прислонившись к косяку, но порой переступал с ноги на ногу, опасливо поглядывая на Томпсона.

— Дверь запирайте покрепче, — посоветовал он. — Бродяги кругом шляются.

— Бродяги — здесь? Ни за что не поверю.

— Повсюду шляются, — подтвердил почтальон. — Безработных много, а тут Рождество на носу, мало ли что? Молодая женщина, муж в отлучке…

— Откуда вы знаете, что муж в отлучке? — встревожилась Мег.

— Еще бы мне не знать. Первый экипаж вернулся. А ваш муж — во втором, значит, ушел в море. Нетрудно догадаться.

— Это ведь военная тайна, — с досадой сказала Мег, но почтальон уже заинтересовался письмом, за которое Мег расписалась. Оно было в коричневом конверте.

— Счет? — полюбопытствовал почтальон, отправляясь вслед за ней на кухню.

— Не знаю, — пожала плечами Мег. — Оно адресовано мужу, а не мне.

— Придется вскрыть, — заметил почтальон. — Вы теперь — жена моряка. Ну, мне пора. На базе, поди, груда писем лежит. Не успеют мужья выйти в море, жены начинают строчить письма. Пройдет неделя, их пыл остынет. Я буду заглядывать по возможности. Уж больно далеко вы забрались, доложу я вам. Сели бы в машину да приехали на базу — поболтали бы с подружками за чашкой чая.

— Я и машину не вожу, и болтать не любительница, — резко ответила Мег.

Она захлопнула дверь за почтальоном, заперла ее на задвижку и пожалела о своей грубости. Без друзей не обойтись: автобусы ходят на базу лишь раз в неделю.

Внезапно подул холодный ветер, Мег надела вторую кофту и огляделась. Она вдруг сообразила, что зимой ей придется мерзнуть, и подивилась непрактичности Тимми и своей собственной: ведь знала про это его свойство и положилась на мужа в таком важном деле.

Залаял Томпсон. На сей раз явился молочник. Она открыла ему дверь. Мег и раньше подозревала, что здесь навряд ли оставляют бутылки с молоком на крыльце, как в городе, и оказалась права.

— Теперь

у вас будет уходить меньше молока, — сказал молочник.

Он был еще старше почтальона и страдал одышкой. Похоже, служба безопасности и супружеское счастье оберегает: только старичье ходит по домам, когда мужья в море.

— Почему вы так думаете?

— Мужа дома нет. Раньше, до того как здесь устроили базу, мы хоть знали, на каком мы свете. А теперь что ни день — перемена. Сегодня — три пинты, завтра — шесть. Все нынче пьют какао на ночь. Моряки любят какао.

— Любят? — холодно переспросила Мег.

— Стало быть, вы тут одна-одинешенька остались на целых три месяца. Вокруг — ни души, только овцы, однако. Жаль, что детишек не завели.

— Я меньше года замужем.

— А я бы на вашем месте все равно поторопился. Здесь все жены поскорей обзаводятся детишками. Я вот считаю, — продолжал он, — что работа у меня вроде благотворительной. Кто-то должен занимать разговорами одиноких женщин. А собака кусается?

Томпсон обнюхал колени молочника.

— Нет, только лает.

— А жаль. Тут настоящая острастка нужна. Бродяги кругом шастают. Вы хоть продуктами-то запаслись? Что станете делать, как снег выпадет? В снег я сюда не ходок, сами понимаете. Даже если б захотел, не дойду. Никто сюда снегоуборочную машину из-за вас не погонит.

Снег? Мег, как ни старалась, не могла себе представить этот пейзаж белым. Она ведь не бывала здесь зимой.

— Сама себя откопаю, — сказала она.

Мег выросла в городе — там снег был просто слякотью, а не заклятым врагом, как для сельских жителей.

Мег закрыла дверь за молочником, старым ворчуном, и поднялась наверх. Она села на кровать и забылась в эротических грезах, воспоминаниях о Тимми, и Томпсон осклабился, словно знал, о чем она думает, и сочувствовал ей. Вдруг ей показалось, что Тимми рядом. Мег глянула на часы. Одиннадцать тридцать. Морская каторга, подумала Мег. Тренькнул телефон. Подняв трубку, Мег уловила слабый сигнал.

— Привет, — сказала она тому, кто, несомненно, прослушивал линию.

И снова Мег почувствовала, что она не забыта: за ней наблюдают, эти люди с ней заодно, а треньканьем телефона они сообщают ей будто шепотом: «Он ушел в море, он в безопасности, с ним все в порядке. А ты будь начеку, жди, и в одно прекрасное утро в Новом году или еще раньше ты услышишь, как он, посвистывая, поднимается по промерзшей тропе; это мы позаботились, чтобы он вернулся домой, к тебе, — мы, слушающие!»

Что-то чувственное было в этом ощущении, будто она откинула голову на крепкую, надежную мужскую руку. Мег с улыбкой положила трубку на место.

«Поларис» лежал на дне залива и ждал приказа — куда, когда и каким курсом следовать. В штурманской рубке Тимми задумчиво склонился над навигационными картами.

— Что-нибудь не так, мистер Штурман? — осведомился капитан, — Нам бы не хотелось завершить плавание в Черном море.

Капитан шутил.

— Не говоря уж о реке Янцзы, — добавил Джим, черпавший свои знания о красном Китае из газет.