Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
— Узнай и доложи, кто живет в русском коттедже!
Монд сходил к Стегачевым и, вернувшись, доложил полковнику:
— В коттедже живет русская фрау, жена русского художника Стегачева.
— Как ты об этом узнал?
— Фрау со мной по-немецки…
— Что она делает?
— Фрау с сыном. Сыну пятнадцать лет. Они, господин полковник, оба сидели около рояля. Увидели меня и окаменели…
Полковник Мокке изучающе посмотрел на солдата и строго сказал ему:
— Пояс у тебя низко опустился. Подтяни!
В это время до слуха полковника донеслись
При этой мысли его небольшое, смуглое, чисто выбритое лицо загорелось румянцем злого стыдя: ему всегда становилось стыдно, когда он наблюдал, с какой выдержкой держались русские, когда их арестовывали. Они не хотели видеть тех, кто их арестовывал. Когда их выселяли с семьями из квартир, они спешили молча выселиться, оставаясь безразличными к тем немцам, что пришли занять их жилье. Даже в минуты слабости и испуга они уходили в себя и потом начинали смотреть на угрожающих им немцев как на страшную нелепость.
— Русская фрау воскресла. Играет, — негромко, для самого себя, проговорил Монд.
Полковник услышал его.
— Она воскресла потому, что тебя перестала видеть, — с недоброй усмешкой заметил он и тут же вспомнил слова: «Мало подавлять завоеванных оружием. Надо уметь подавить их своими внутренними и внешними достоинствами». Это было излюбленное выражение одного генерала, которого он считал своим учителем и вместе с которым тайно подшучивал над фюрером.
С этими мыслями полковник Мокке медленно зашагал к стегачевскому подворью, приютившемуся около самого яра, у края большого колхозного сада.
Под вечер, думая о Зине, Петя записал в серую тетрадь:
«Он пришел как раз, когда мама играла любимую пьесу из «Времен года». Он слушал надутый и все принюхивался к своему платочку. Он причесан так, будто только из парикмахерской.
Он сказал, что Чайковский учился у немецких композиторов.
Мама спросила:
«Откуда вы это знаете?»
Он назвал маму «мадам» и сказал:
«Вы должны мне верить».
Мама стала красная, как бурак. До чего мне было обидно за маму. Она так неловко себя чувствовала, что начала заикаться. Она хотела сказать ему: «Надо же это доказать», а вышло у нее вместо «доказать» — «до-ы-озать».
Еще хуже маме стало, когда он на прощанье подарил ей свою фотографию. Он поставил ее на рояль, прислонил к гипсовому мальчику. Мы с папой купили этого мальчика в Ростове, в комиссионном магазине. Он лежит на животе, подпер ладонью подбородок и смотрит куда-то далеко-далеко. Мы с папой в один голос сказали тогда: «Он смотрит на море».
Он сказал, что с этой фотографией нам будет безопасней. Еще он сказал маме, что все культурные люди будут их союзниками.
Он говорил по-русски понятно,
Он обещал зайти послушать Баха.
Если бы ты знала, как он своим подарком расстроил маму. Как только он ушел, она схватилась за голову и начала со слезами кричать:
— Петька! Родной мой, ну, скажи, пожалуйста, что мне делать с этой дурацкой фотографией?.. Неужели она должна стоять тут?.. Куда девался отец? Хоть бы он подсказал, что делать?!
Я тоже не знал, что делать с фотографией. Я вышел к нашему яру. Присел на обрыве и задумался. До невозможности мне было тоскливо. Тесно мне стало дома и на земле. И тут как раз пришла радость…»
Петя настороженно задумался и сейчас же быстро вырезал из тетради все, что было записано сегодня, и уничтожил.
«Как жалко, что нельзя записать в дневник сегодняшней встречи с Иваном Никитичем. Незабываемая встреча, а все-таки что-нибудь могу забыть. А хотелось бы рассказать Зине о ней все, как было, — ночью, лежа в постели, думал Петя. — Я и не заметил его за деревом. Первое, что он сказал:
— Не удивляйся, что наткнулся на тебя, я тут теперь как надзиратель над их постами. Скоро они будут жалованье мне платить.
И тоненько засмеялся.
Он не забыл о нашей ссоре. Он вот как сказал:
— Петро, я тогда, на кладбище, не учел одного, что ты еще рядовой, и спросил с тебя как с командира дивизии.
А дальше он сказал:
— Завтра пойдешь в город. С отцом встретишься.
От радости я чуть было не забыл спросить его, что же нам делать с фотографией полковника Мокке…
Он очень обрадовался подарку полковника.
— Эта фотография будет вашей защитой, защитой яра, — сказал он. — Ни за что не выбрасывайте подарка.
И опять тоненько засмеялся и посоветовал:
— Досадно Марии Федоровне видеть его, так пусть она для облегчения сердца иной раз возьмет и покажет кукиш ему — портрету».
В этом месте своих воспоминаний о сегодняшней встрече с плотником Опенкиным Петя не выдержал и засмеялся.
— Петька, ты чему так рад? — приподнимаясь с подушки, спросила Мария Федоровна.
— Подарку полковника Мокке — его портрету.
— Ты своим умом дошел до этого? — обидчиво спросила мать.
— Один умный и хороший человек подсказал. Он сказал, чтобы ты для облегчения сердца показывала кукиш этому портрету.
— Врун. Это ты сам придумал. Хорошо придумал. — И Мария Федоровна засмеялась и потом не могла сдержать смех.
Петя вскочил с кровати и вместе с постелью в охапке перебежал из гостиной к матери в спальню и, раскинув матрац на полу, сказал:
— Мама, давай вместе посмеемся, — и, свалившись, стал смеяться. В его смехе были и восхищение старым плотником, и мечта о скорой встрече с отцом, и радость, что утешил мать. — Мама, ты что-нибудь в темноте видишь?
— Нет, не вижу.
— Я уже три кукиша показал тому Мокке, что стоит на рояле!