Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
— Напечатала она, — сказал Гаврик.
— Она. А зачеркнул «этим» и написал «Д» секретарь райкома, — говорил Миша, держа перед собой развернутую записку так, чтобы мог читать ее и Гаврик.
— «Отпускайте двум представителям… завтрак и обед за наш счет…»
— А почему про деда забыли? — ткнул пальцем в записку Гаврик.
— Не забыли бы про главное, зачем приехали, — говорил Миша, задумчиво глядя в сторону.
Стараясь правильно понять настроение товарища, Гаврик сказал:
— Миша,
Угрюмо молчавший Миша неожиданно поднялся.
— Схожу в райком, — сказал он. — Нам точно бы знать, как дела у Ивана Никитича.
— Миша, а почему не сходить туда вместе?
— Вместе заметней. Еще натолкнемся на секретаря райкома. Спросит: «Позавтракали?» Придется соврать…
— Он и одного тебя спросит, — сказал Гаврик.
— Может. И все-таки вранья будет в два раза меньше. Я вернусь — ты пойдешь.
— Действуй, — охотно согласился Гаврик, и они с этой минуты начали действовать.
Возвращаясь из райкома, Миша рассказывал:
— Он с кем-то строго разговаривает. Говорит: «То, что ты говоришь, что думаешь, я должен знать. Но не мешает и тебе знать, что думает район, что думает область… Большевики, говорит, должны видеть дальше». И еще что-то. Так эта стриженая как начнет на машинке: хлоп-хлоп-хлоп! хлоп-хлоп-хлоп! — и все пропало.
Убегая в райком, Гаврик уверял товарища:
— У меня, Миша, уши чуткие, как у совы, — ни слова не пропущу!
Но и Гаврик, возвращаясь из райкома на скамейку сада, приносил с собой неясные, отрывочные сведения:
— Он выходил на порог. Сердитый. Двое хотели к нему с делом. Посмотрел на них через очки и говорит: «Сами, сами проводите совещание. Захотите о чем спросить — звоните. А я сейчас занят другим, неотложным делом занят!» И захлопнул дверь, ну точь-в-точь как начальник, помнишь, на вокзале?
— А что говорил дед?
— Его не слышно.
— Знаешь, Гаврик, видать, дела наши не совсем плохи. Он же говорит, что дело большое. Опять же, другим сказал — занят, после!.. А что на начальника похож… Так это ничего. Ты же помнишь, что про начальника дед говорил? Пошли на Ленинскую, тридцать восемь.
И они неторопливо отправились в столовую.
В маленьком залике уже никого не было из столующихся. Крупная женщина в белой, туго повязанной косынке, прочитав записку, сказала:
— Представители, вы почти опоздали.
И так же, как на вокзале форточка, в стене, отделяющей залик от другой комнаты, громко открылось маленькое окошечко. Из него высунулась голова повара, красная, в белом колпаке, с седыми усами.
— От кого записка-то? — спросил повар.
— От самого, — ответила женщина, звеня
— Значит, представители без фальши, а опоздали, должно быть, потому, что сильно занятые, — усмехнулся повар.
— Будем есть или уйдем? — прошептал через стол Гаврик.
— Они так говорят от нечего делать. Будем есть, — сказал Миша, плотнее усаживаясь на стуле. — А смотреть будем не на них, а на улицу.
— Может, невзначай и дед попадется на глаза, — прошептал Гаврик.
Женщина, подавая тарелки с супом, спросила:
— Откуда же, представители, к нам?
— Дальние, — ответил Гаврик.
— Подумайте, какой важный. Это в школе учителя тебя научили так разговаривать со взрослыми?
Миша решил исправить положение.
— Мы из-под Самбека… Война там жестокая была. Подчистую все смело. Живем, как кроты, в земле.
— К нам-то, видать, за подмогой?
Миша сказал:
— Не знаю. Мы тут с дедом. Он в райкоме…
Женщина вернулась к окошку и о чем-то тихо заговорила с поваром.
Ребята ели, поглядывая в открытую дверь. По улице то и дело пробегали грузовые машины, проезжали подводы то с мешками, то с какими-то обсыпанными серой мукой бочками. От телег и от машин на немощеной широкой улице поднималась кудлатыми столбами пыль и, растекаясь, застилала дома, голубой просвет низкого неба, сиявший в конце ровной, однообразно серой улицы. Эти секунды для Миши и для Гаврика были самыми тревожными. Из-за такой непроглядной пыли они могли не укараулить деда… Но вот на улице послышались понукающие крики: «Гей!.. Гей!.. Гей!..»
Еще не было видно ни одной живой души, ни проезжающих подвод и машин, а пыль уже клубилась и низко текла, как ленивый туман, потревоженный взошедшим солнцем. Из этого серого тумана с хрюканьем вынырнул сначала поросенок, потом с распахнутыми крыльями белый петух.
— Миша, коровы! — вытягиваясь через стол, опасливо прошептал Гаврик.
— Молчи, вижу, — сказал Миша и отложил ложку.
Окутанные завесой пыли, по улице потянулись, то сбиваясь в кучи, то шарахаясь в стороны, самые настоящие коровы — красные, светло-рыжие, с хвостами, с рогами и безрогие.
— Миша, красностепные, как у нас на ферме… до войны…
— Гаврик, тише…
— Миша, а симменталовую телку видел?
— Эту, что со звездочкой?
— Да нет! С черным ремешком на спине…
Миша удивленно повел плечом: как же он мог не заметить такой телки?.. Его потянуло к двери, но в присутствии тихо разговаривающих у окошка он стеснялся подняться. Скажут — коров никогда не видали. Гаврик понял и желания, и опасения товарища. Он схватил Мишу за рукав и твердо сказал:
— Пошли, а то не увидишь!