Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
— Ну, а теперь нам нужна корова-лодырь. В наказание повесим ей на рога пожитки, и пущай плетется в хвосте, — усмехнулся он.
Гаврик предложил:
— Дедушка, вот этой пожитки на рога… На солнце часто глядит, ленивая.
— Можно ей… Михайла, а как по-твоему?
— Чего ж на старую все вешать? У нее вон и телок, — заметил Миша.
— И то правда. Она лодырь без умысла: года большие, — согласился старик. — Ей одной сумочки хватит.
Мешок приладили высокой, упитанной трехлетке с добродушными глазами.
— А теперь — я в голову, а вы в хвосте и по бокам досматривайте. До
Старик серьезно задумался. Молчали и ребята.
— Положим на день по двадцать километров. Больше с телятами не уйдешь… — Миша заметил, что, говоря о телятах, старик почему-то смотрел на него и на Гаврика. — Видите лесополосу?
В сереющей дымке утра темно-желтой грядой вставала полоса леса, похожего на длинный забор.
— До этой полосы десять километров. Там поищем, где подкормить и напоить. А чтоб меньше там задерживаться, будем делать так: где по дороге густоватый пырей попадется, остановимся на минуту-другую, подкормим — и дальше… Ноги беречь. Дорога немалая. Все!
Последнее слово Иван Никитич сказал, как отрубил.
Миша и Гаврик видели, как дед осмотрел коров, обернулся, снял шапку и, щурясь на бледно-розовый свет взошедшего над степью, словно над морем, солнца, тоненько прокричал:
— В добрый час! За мной! Гей-гей!
И пошел вперед, забирая от дороги на розовый простор жнивья.
— Гей-гей! — прокричали Миша и Гаврик.
Коровы и телята медленно двинулись вслед за дедом. Вкрадчиво зазвенел колокольчик.
Солнце поднималось над степью все выше и выше. Лучи его постепенно перекрашивались из светло-золотистых в оранжевые, а потом в серебристые, подернутые накипью желтизны. На западе растаяли последние пепельно-серые следы утра. Небо, синея, все выше поднималось над рогами коров, над головой старика, и степь перед Мишей и Гавриком все шире разворачивалась в своем осеннем наряде. Отчетливей обозначилась далекая окраина побелевшего жнивья, отороченного прямой желтовато-темной чертой лесополосы.
— Гей-гей! — зазывно покрикивал идущий впереди старик.
— Гей-гей! — откликались ребята.
Коровы тянулись к зеленым пырейным полянкам, к кустикам повители, зацветающим осенним блекло-синим цветом. Телята были уже большими. Они обросли грубоватой, закурчавившейся на лбу и на боках шерстью. Но они все-таки были телятами: траву щипали неохотно, часто настойчиво останавливали матерей, чтобы пососать молока. Замечая это, старик сердито покрикивал:
— Гаврик, что ловишь ворон?.. Увижу еще — строго взыщу. Ты не телок, чтоб забываться!
Миша видел, что старик снова стал таким, каким он наблюдал его в плотницкой, — погруженным в дело, горячим в движениях и решительным в каждом слове. Как в плотницкой, он был придирчив ко всякому пустяку, который отвлекал внимание, мешал делу. Миша за дни совместной работы со стариком уяснил, что если не удается понять мыслей старика, то надо следить за его взглядом, за походкой, за каждой мелочью, и тогда поймешь, что ему нужно.
— Гаврик, что ты делаешь?.. Ты больше деда знаешь? Ты старший или он? — с укором в голосе спросил Миша, когда Гаврик, приотстав, с усмешкой гостеприимного человека, разрешил бычку с белым пятнышком на ухе полакомиться
— Это же мой подшефный. За дорогу он хорошо поправится и будет не телок, а трактор. Мишка, мы его так и будем называть. Вам с дедом жалко молока?.. Скареды!
«Скареды» было обидным словом, но Миша смолчал из-за сочувствия к Трактору, который сосал молоко, должно быть, с огромным удовольствием, потому что хвост его, задираясь кверху, рисовал в воздухе замечательные, быстро бегущие колечки.
— Гей-гей! — обернулся дед, и Миша, невыразимо быстро хлестнув веткой Трактора по ляжкам, выкрикнул:
— Гей-гей! — дескать, у нас все в порядке.
Гаврик злился. Чтобы задобрить обиженного телка, он отбегал в сторону, рвал сочный пырей и на ходу подкармливал своего «подшефного». Он успевал подобрать камушек или комок земли там, где проходил по мокрой пашне гусеничный трактор, и бросить его в пролетавшего грача или в маленькую попискивающую птичку.
На убранной бахче, пересеченной узкой, глубокой лощиной, одна из задних коров шарахнулась в сторону. Округлив глаза, она зло, как паровоз, пырснула… Из-под ног этой коровы с хлопающим свистом взмыли куропатки и, расстилаясь над землей, исчезли в кустах старого донника.
— Гей-гей! — громко кричал Миша, посматривая на деда, на лесополосу, сказочно быстро вырастающую по мере того, как они приближались к ней. У Миши начинали тяжелеть и ныть ноги, и он завидовал выносливости Гаврика. Помня наставления Ивана Никитича, что ноги надо беречь, он старался обходить ложбинки, кусты, старался легко шагать. Чтобы меньше казалось расстояние до лесополосы, он разбил его на точки, отмеченные кустом, курганчиком или впадинкой, и считал шаги до каждой из них. Занятый этим делом, он не заметил, что Гаврик стал отставать, и вдруг дед взвизгивающим голосом закричал:
— Стоп! На печи тебе сидеть да палец сосать! Что мы будем делать? Что?
Миша, не понимая, смотрел на старика, потрясающего у него под носом скомканным треухом.
— Что уставился на меня? Ты полюбуйся на того вон ротозея!
Миша оглянулся — Гаврик тихо плелся, хромая на правую ногу. Когда Гаврик подошел, дед почти свалил его на землю.
— Михайла, он нас зарезал с первого шага!
Рывком старик стащил с Гаврика правый сапог, размотал портянку. Достав из кармана очки, он долго осматривал ногу Гаврика с той придирчивостью во взгляде, с какой обычно в плотницкой осматривал обстругиваемый брусок дерева.
— Мозоль сбоку большого пальца. Нарви, Михайла, конского щавеля.
Миша принес широких листьев травы — мягкой, густо-зеленой. Сдув с них невидимую пыль, старик окрутил ими палец, потом быстро и аккуратно обернул ногу портянкой.
Гаврик натянул сапог и, виновато отвернувшись, ждал приказаний.
— Михайла, — обратился старик, — во всяком большом деле непременно найдется или бестолковый, или несознательный. Посмотрим, что будет дальше. Теперь напрямую идти нам нельзя. Будем держаться ближе к железной дороге. Как знать, может, этого обозника придется в вагон да наложенным платежом… В главном деле он теперь не помощник, а обуза. Лишний телок прибавился… Иди на грейдер, там ровней, — с пренебрежением сказал Гаврику старик и быстро зашагал вперед.