Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
Гаврик настаивал:
— Надо сбегать!
Миша приказывал:
— А я говорю — сиди на месте!
Гаврик запальчиво объяснил:
— Подумают — вот тыловые крысы…
— Пускай думают, а у нас свое дело.
— Дело коровье! Уполномоченный по коровьему делу!
Задетый за живое, Миша посмотрел на молодого кондуктора. Тот в стороне от поезда сидел на штабеле шпал и, греясь на солнце, ерошил волосы.
— Гаврик, можешь в два счета? — спросил Миша.
Но Гаврик уже сорвался с места, схватил синий чайник и со словами
Миша вскочил, глубоко вздохнул и стал «переживать». Три опасных точки были под его наблюдением: Гаврикова взлохмаченная от бега голова, греющийся на солнце кондуктор и угол вагона, в котором спал Иван Никитич. Голова Миши поворачивалась так, как будто кто-то на невидимой веревке тянул ее от угла вагона через штабель со шпалами к серой стежке, прочерченной по полынному откосу, к бугорку с кучей камней. Лицо его было бледное, напряженное, а нос сморщился. Тетка с корзиной, продававшая кукурузники, проходя мимо, засмеялась:
— Ты, должно, маму потерял?
Когда Гаврик, сверкнув на солнце синим чайником, исчез за камнями, из-за белого домика появился главный. Закинув за спину руки, главный не спеша шел к головному вагону. Зевнув, поднялся и молодой кондуктор.
«Кричать Ивану Никитичу?» — побледнев, спросил себя Миша. Его растерянный взгляд остановился на военных. Они тоже следили за Гавриком.
Когда Гаврик вынырнул из-за камней, рыжеусый солдат сердито сказал:
— Должен успеть.
— Как знать. Главный вон уже за поручни держится. Возьмет да и свистнет. Ему губы не зажмешь, — сокрушенно заметил тот, кого рыбный завтрак потянул на родниковую воду.
«Крикну!» — подумал Миша, ощутив, как жарко горят его уши и щеки, но тут рыжеусый сказал:
— Честное гвардейское, должен вовремя прибыть.
И в эту минуту главный дал свисток так настойчиво, точно хотел сказать, что ему, главному, нет никакого дела до тех, кто опаздывает и кто отвечает за опоздавших.
Миша видел теперь только одну точку — Гаврика, вобравшего голову в плечи, изогнувшего спину так, как будто его сек дождь и град. Со сверкающим в левой руке синим чайником он уже достиг полосатого шлагбаума на переезде через пути.
«Может, машинист видит его и нарочно не дает свистка?» — с надеждой подумал Миша.
Гаврик уже перескочил через первый накатанный рельс, когда раздался свисток паровоза. Споткнувшись о второй рельс, Гаврик стремительно полетел в желтый песок, усеянный гравием. Чайник, расплескивая сияющие брызги, зазвенел по шпалам.
Вагон со скрипом сдвинулся с места, военные бросились к Гаврику, а Миша закричал что было сил:
— Дедушка!! Пропали!
— Кто пропал? — так же громко закричал спросонья дед и сильно дернул Мишу за плечо. В тот же миг вагон рвануло вперед, и старик с Мишей упали на пол. — Где Гаврюшка? Где он? — тряс Мишу старик.
За вагоном слышались поощряющие голоса:
— Жми на педали!
— Прибавь скорости!
— Багаж возьмите! —
— Где Гаврик?! — кричал дед.
Миша, заплакав и засмеявшись, наконец ответил старику:
— Да он же тут! А вы кричите…
Гневно дыша, старик смотрел на обсыпанного мокрым песком, взлохмаченного Гаврика, уже поднявшегося на четвереньки.
Старый плотник, покроив первые валенки, вручил заготовки Гаврику, дал ему и шило с дратвой.
— Бери, посмотрим, на что тебе отпущен огонь — на дело или на безделье?
Плотник после объяснений с ребятами по поводу случившегося на станции наглухо закрыл дверь вагона.
Миша, разжалованный из «уполномоченных» в рядовые, сидел в сумрачном углу, освещенном небольшим окном под крышей.
— Побездельничай, подумай, — сказал ему старик. — А мы с этим бегуном трудом займемся. Труд ума прибавляет и жар на пользу поворачивает. Как шило держишь?
Гаврик стачивал голенища валенка. Серповидно изогнутое шило обманывало расчет неопытных пальцев: оно то выныривало очень далеко от строчки, то срывалось, не прихватывая краев.
— Шило имеет приспособление в обход идти, а ты прешься напрямую… Затяни потуже, с сердцем затяни, но не рви!.. Порвал? Такие и будешь носить. По валенкам угадаем мастера…
Подобрав под себя ноги, Гаврик сидел с красными щеками и со вспотевшим лбом. Старик стоял напротив, прямой, как воткнутый шест.
Гаврик до крови наколол палец, но, вздрогнув, даже не поднял сосредоточенных глаз. Мише стало жалко товарища.
— Гаврик, а ты думай только про шило, про валенки, а больше ни про что…
— Чепуху сказал! — обернулся старик к Мише. — Думать ему есть о чем. Пальцы колоть я его не учил. Положим, ты, Михайла, теперь рядовой, разжалованный, спрос с тебя невелик: доставай харчишки, мы закусим, а он повременит. В наказание.
— Дедушка, он и так работает.
— Молчи. Трудом не наказывают, а исправляют.
Гаврик шил, искоса поглядывая на старика, на Мишу. Они сидели в углу, ели кукурузные оладьи, накладывая на них кусочки мелко нарезанного лука. Гаврик думал: «Скажу деду, что он тыловая крыса, и на первой же остановке незаметно исчезну из вагона. С первым же обратным поездом вернусь в село…»
До сих пор думалось так же легко, как ехалось до узловой станции. Но дальше думать Гаврику было просто страшно. Вот он вернулся в село, его окружают колхозницы и, покачивая головами, говорят: «Нашли кого посылать по такому большому делу… Ну что спросить с Гаврика Мамченко?.. Товарищ майор, вы же военный человек, а не сообразили…»
И Гаврик со свойственным ему горячим воображением видит майора. «Бог войны» стоит в стороне, поправляет повязку на руке и говорит: «Вина моя… Михаилу Самохину по заслугам поверил, а этого… Этого не знал и ошибся».