Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
За селом проходила конница. Впереди трепетал на древке пунцовый стяг. Оркестр играл марш, и бодрые звуки разносили над заметенными снегом избами села новую и еще далеко не осмысленную радость.
Февральское солнце сегодня светило и пригревало, как в безоблачные дни марта. В ярах и балках осунулись сугробы. На взгорьях и по курганам видны были черные проталины, покрытые прошлогодней стерней и полынью. Жаворонки, опускаясь на оттаявший снег дороги, самоуверенно расхаживая по ней, разгребали конский
Минуя одно за другим села и хутора, разбросанные по лощинам холмистых степей, Хвиной и его друзья возвращались домой. Пять саней ползли одни за другими. Около передних, в которых сидел выздоравливающий Андрей, шагало несколько человек. Они оживленно беседовали и порой дружно смеялись.
Долгие и трудные скитания были позади. Люди возвращались в родной хутор, и никто не мешал им искренне выражать свое настроение. Хвиной радовался не меньше, чем кто-либо из его товарищей, и в радости своей был нетерпелив. Незаметно для себя он то и дело опережал спутников, пошатывающейся, утиной походкой уходил далеко вперед и возвращался обратно, про себя упрекая лошадей за то, что так медленно тянут сани, так медленно подвигаются к дому…
— Ты, кум Хвиной, как застоявшийся конь, — пошутил Андрей.
Хвиной широко улыбнулся, махнул рукой и еще чаще заковылял вперед.
— Рад! Всякий думал: будут где-то сохнуть наши овчинки, — продолжалась беседа у Андреевых саней.
— Да… Вот и угадай…
— Ни брани, ни насмешек.
— Свой народ!
— Ребята михайловские…
— Ванькины полчане! — гордо заявил Хвиной.
Глядя на кума, Андрей добродушно усмехнулся.
— А твои полчане — Аполлон, Степан да Федор Ковалев… В одном полку отступали…
— Были, да сплыли, — в тон ему откликнулся Хвиной.
Дорога, перевалив через греблю, пошла под гору.
Сани собственной тяжестью стали напирать на лошадей, вынуждая их бежать.
— Садись, кум! — позвал Андрей.
Хвиной легко, как молодой, прыгнул в сани, натянул вожжи и, взмахнув кнутом, весело крикнул:
— Вперед, рыжий! Под горку не тяжело!..
К новым берегам
Сквозь низкие дымчатые облака просвечивало солнце. Тихо падал крупный снег — первый снег зимы 1920–1921 годов.
Речка Осиновка, узкая, извилистая, спрятанная за оголенными вербами и за чернеющими кустами терна и вишенника, только что покрылась прочным молодым ледком.
На хуторе уже начинали забывать о гражданской войне. Ванька и Филипп пришли из Красной Армии. Аполлон, Матвей и Федор Ковалев вслед за Хвиноем и его товарищами вернулись из отступления.
Хвиноев Петька и Яшка Ковалев, собрав еще около десятка друзей, радостно встречали зиму. Выпросив у Андрея Зыкова маленькие сани-розвальни, они втаскивали их на крутую Дедову гору и скатывались оттуда с головокружительной быстротой. С такой же быстротой навстречу им летели хуторские курени и хаты, крыши которых перекрасились в один
Махая шапками, ребята кричали на весь притихший хутор:
— Берегись!
— Задавим!
— Мчимся в поход!
— «Прощай, страна родная!»
И Букет, черный постаревший Хвиноев кобелишка, веселился вместе с ребятами. Не отставая от саней, он остервенело лаял и размахивал своим поизносившимся хвостом.
Хвиной стоял среди двора, смотрел на Дедову гору и изредка укоряюще покачивал головой.
— Петька! — наконец позвал он заигравшегося сына. — Хворостина по тебе плачет! Вот влезу на гору и высеку!
Из-за плетеной стены половника, который отгораживал двор Хвиноя от двора Зыковых, выглянул Андрей, только что вернувшийся из совета, где работал теперь председателем комитета бедноты — комбеда.
— Кум Хвиной, а Петьку и в самом деле надо бы домой загнать. В культкомиссии ему поручили нарисовать Ленина, а он, сам видишь, чем занят… Сани-то взял у меня еще утром, а теперь полдень…
— Да и я о том ему толкую.
— Ты — ему, он — тебе, а дело стоит, — недовольно заметил Андрей и, прихрамывая на левую ногу, когда-то придавленную подрубленной вербой, быстро зашагал домой. В дверях до него отчетливо донесся сердитый крик Хвиноя:
— Петька, у тебя голова на плечах или арбуз? Кому говорю — домой, и живо за дело!
Ребята притихли. Стоя на самой вершине горы, они разочарованно смотрели на Хвиноя, который грозил им коротенькой хворостиной. Но вот на раскрасневшемся лице Петьки досада на отца вдруг сменилась озабоченностью.
— Вылезай, Яшка, из саней! Больше кататься не будем, — сказал он.
— Это почему?
— Некогда. Дело есть.
— Рисовать будешь? — насмешливо спросил Яшка, горбоносый паренек, обутый в большие отцовские сапоги.
— Для школьной вечеринки нужен портрет… — и Петя дернул из рук Яшки веревку, привязанную к саням.
— Опять будет вечеринка? Вот ловко! — засмеялся Никола Киреев. — Ну до чего же нравятся мне вечеринки!.. Яшка, ты еще ни разу не был?..
— Не хочу и глядеть на них.
— А кто тебя просить будет? — усмехнулся Петька и потянул сани под гору.
Яшка подтолкнул их ногой.
— Хочешь, чтоб я тебя толкнул? — остановившись, спросил Петька.
— Мы вдвоем тоже можем тебе шишек насажать, — усмехнулся Никола и сильными руками шутя потряс Яшку за плечи.
— На вечеринке — красные! — негромко заметил Яшка вслед удалявшемуся Петьке.
— А ты белых ждешь? Не придут! Филипп и Ванька скинули их в Черное море, — не оборачиваясь, отрезал Петька.
Он уже наполовину спустился. Обгоняя его, мчался облепленный снегом Букет. Ребята по-прежнему стояли на верхушке горы, будто все еще не верили, что катанью пришел конец. И вдруг Яшка негромко крикнул:
— Петро! Чумаков! А если я убегу из дому, пустишь на вечеринку?
— Чудак человек! При этой власти всем можно!..