Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
— Нам надо трогаться в путь. Уже сутки просидели. Сколько еще? Так и снега можно дождаться, — уверенно проговорил Гаврик.
— Дельное предложение, — ответил Иван Никитич, не поднимая головы. — Вот это предложение мы сейчас и обсудим, — сказал он, устремив вопрошающий взгляд на Мишу.
— Дедушка, а помните, Родион Григорьевич вчера рассказывал, как он в зимнюю бурю… с изморозью была буря… пробрался на Ростов со скотиной по сухменным лощинам… Он говорил, что тут и тише и прямей. Лощинки эти проходят стороной от Казальницкой…
— Михайла, у
— У Гаврика в голове то же самое. Мы с ним об этом уже разговаривали, — чуть улыбнувшись товарищу, сказал Миша.
— Тем лучше, не будем спорить, — заметил старик. — Но опять же уходить в степь, дальше от жилья? — спросил он себя и ребят.
Долго молчали.
— Дедушка, хорошо расспросить бы про эти лощины, есть ли там сараи, кошары, водопой, — сказал Гаврик.
— И обязательно солома, — подсказал Миша.
— И обязательно солома, — весело засмеялся старик.
Он уже не мог сидеть на месте. Расхаживая по просторной комнате от комода, уставленного фотографиями кавалеристов, до стены, на которой в коричневой раме висел портрет Буденного и над ним пучок засохшей ромашки, Иван Никитич обсуждал с ребятами, что же надо сделать, прежде чем отправиться в дорогу… Получалось так, что надо сходить в правление и хорошо расспросить про сухменные лощины, затем в двенадцать часов послушать по радио сообщение бюро погоды. Их тревожило, не нагонит ли ветер осадков — снега, дождя, а еще страшней — гололедицы.
С каждой минутой беседы Иван Никитич все больше убеждался, что Миша и Гаврик озабочены тем же, чем озабочен он сам. Изучающе посматривая на ребят, он невольно думал о том, что трудная дорога и большая задача сделали их умней, опытней. Он мог на них теперь рассчитывать, как на самых серьезных своих помощников, как на товарищей. Он подумал, что ребята кое-чему научились и от него, от их походного наставника. Это было для Ивана Никитича большой наградой. Его беспокойное сердце взволнованно застучало.
— Михайло, дело ты говоришь: нам нужны вяхли [3] — солому носить! Гаврик, я думаю, что если мы вяхли попросим у Родиона Григорьевича, он нам не откажет? — спросил старый плотник.
С каждой минутой беседы предстоящая трудность дороги для Ивана Никитича как бы делилась на мелкие задачи, и ни одна из этих задач не казалась невыполнимой. Надо было только все заранее предусмотреть и быть готовым преодолеть любую преграду. Это было похоже на его работу в плотницкой: сделать возилку — значит, во что бы то ни стало найти подходящее дерево, приспособить для работ имеющийся инструмент, вооружиться терпением… Вспомнив о своей мастерской, где он мог осилить все, что надо осилить, он так закончил свою беседу с Мишей и Гавриком.
3
Вяхли — сетка, концами натянутая на две согнутые хворостины.
— Михайла, ты оставайся,
— Узнавайте там получше! — со двора крикнул Миша Гаврику, когда тот, поспешая за дедом, вышел за ворота.
Иван Никитич и Гаврик возвращались из правления колхоза в приподнятом настроении. С ними, разговаривая, шел высокий моложавый старик с бритой головой и чисто выбритым лицом. Он был в бобриковом полупальто, в светлой кепке и в просторных резиновых сапогах. Шел он замедленно-степенной, широкой походкой, держась подчеркнуто прямо.
Миша, ожидая деда и Гаврика, стоял посредине двора.
— Михайла, — еще из-за ворот начал старый плотник, — про сухменные лощины никто ничего плохого не сказал — ни председатель колхоза, ни колхозники!.. А вот Альберт Иванович, — повернулся он к высокому старику, — будет нам попутчиком на целых пятнадцать километров!
Все трое уже стояли около Миши, и Опенкин с увлечением объяснял ему, что Альберт Иванович старый колхозный пчеловод, что утром он пойдет на летнюю пасеку забрать какие-то инструменты.
— Ты пойми, Михайла, что на пасеке есть все, что нужно для нашего счастья: флигель, солома, сарай…
— А вода там есть? — на всякий случай спросил Миша, заранее зная, что Иван Никитич не мог не спросить про водопой.
Альберт Иванович, все время следивший за Мишей своими спокойно-добрыми глазами, усмехнулся и сказал:
— А пчеле, сказал ты, не нужна вода?.. Очень даже нужна, что и человеку, и птице, и всему животному…
Он говорил певуче, мягко, и ребятам весело было видеть, как пчеловод, разводя белыми костистыми ладонями, добавил:
— Пчела — она без воды тоже и ни туды, и ни сюды…
— В тупик попадет, — пояснил Иван Никитич, и ребята почувствовали, что до летней пасеки у них будет хороший, интересный попутчик.
— С Родионом Григорьевичем договаривайтесь, чтоб отпуск вам давал. Вечером приду узнавать, как у вас тут, — улыбнулся Альберт Иванович и все той же замедленно-спокойной и прямой походкой вышел со двора.
Иван Никитич, Миша и Гаврик начали готовиться к дороге.
— Все должны мы осмотреть, обновить, — говорил Иван Никитич, подшивая подошву Мишиного сапога.
Миша, обутый в серый валенок и в сапог, ушел на всякий случай поточить лопату на круглом точильном камне, стоявшем в конюшне.
Из коридора доносился протяжный свист Гаврика, разрезающего толстую запасную веревку на куски, из которых они со стариком сделают путы для беспокойных коров.
Уже начинало темнеть, когда Родион Григорьевич со своей Ариной Владимировной вернулся из района, куда он возил колхозного бухгалтера с отчетом, а заодно с ними ездила туда и жена. Еще в правлении Саблины узнали, что их гости с Миуса собрались утром идти дальше к дому, что попутчиком до летней пасеки у них будет пчеловод Альберт Иванович.