Полдень Брамы

Созонова Александра Юрьевна

Но лицо, говоря по правде, у нее обыкновенное. Что я отметил еще на прослушивании. Лицо благополучной, ухоженной, интеллигентной дамы. Глядя на нее в толпе, ни за что не выделишь. И во всей Школе — что смущало меня в первые дни — мало выдающихся, просветленных лиц. Два-три, может быть.

Этими двумя-тремя я тоже любовался во время мистерии. Еще я смотрел на Ольгу. Точнее, взглянул пару раз, а потом старался не поворачиваться в ее сторону. Словно подсмотрел что-то недозволенное. Ольга шла с закрытыми глазами, вытянув вперед руки, мычала мантру, обращаясь к звезде Альтаир, и лицо ее было таким

прилежно-беспомощным, преданным-преданным… Она вовлечена была в действо полностью, всем существом, в отличие от меня, ротозея.

Сегодня на группе делились впечатлениями о мистерии.

Основной запал был: да, это настоящее! Если до сего дня еще сомневались: остаться ли здесь, что за странная секта, не черная ли, не шарлатанство ли… то после мистерии все сомнения растаяли.

А какой энергетический заряд получил каждый! Кому-то снились удивительные сны. Кто-то работал над диссертацией до рассвета. Ольга сказала, что побывала на богослужении. До этого много раз бывала в храмах, и в православных, и в католических, но настоящее богослужение, таинство соединения с Высшим — первый раз, вчера.

Тамары почему-то на мистерии не было. И в группу она не пришла сегодня. Что-нибудь с сыном? Отчего меня так тревожит судьба этого худого мальчика, я ведь и не знаком с ним совсем… Нина сказала, что надо позвонить Тамаре, Коля с готовностью подскочил к аппарату, но трубку никто не взял.

Ольга была оживлена, и я порадовался за нее. Понемножку она выходит из своей зажатости, из одинокой скорлупы. Я даже заговорил с ней наконец по дороге к метро. Спросил, есть ли в ней какие-то изменения за то время, что мы в Школе. О да, еще бы! И мы сравнили наши впечатления и изменения.

Она тоже чувствует прилив сил. Меньше стала есть и меньше спать. (А раньше — девять-десять часов, как минимум, иначе не высыпалась!) Совсем разлюбила мясо. В ушах почти постоянный звон. Такой тоненький, неназойливый, приятный — словно постоянное напоминание о вечности, о душе, об Учителе. Иногда болит лоб, так сильно ломит, что приходится выходить из медитации.

— А перепады настроения у тебя бывают?

— Ага! — Она радостно закивала и даже, кажется, подпрыгнула. — Иногда по четыре раза в день бросает из тоски и апатии в щенячий восторг.

— Вот-вот, у меня то же самое. И тоже до четырех раз в день. Я радуюсь этим качелям, просто балдею от них. Видишь ли, для меня это совсем непривычно — прыгать вверх-вниз, из депрессии в эйфорию. Я не привык прыгать. Если уж депрессия — то долгая, монотонная, никаких перепадов и прыжков вверх…

Она замечательно слушает. Мне бы хотелось быть ее клиентом на телефоне доверия.

— А ты не знаешь, что значит, когда болит макушка головы, там, где седьмая чакра?

— Думаю, что-то хорошее. У Нины надо спросить… А тебя не тошнит, когда ты медитируешь на физическое тело? Меня — тошнит. Думаю, моя христианская суть мешает, христианская ненависть к плоти.

Она рассмеялась.

— Нет, не тошнит… А знаешь, вчера в медитации я вышла за пределы головы. Правда-правда! Невысоко, сантиметров на тридцать. Стало страшно: вдруг выйду совсем и не сумею вернуться?

— Здорово! Ну и как?

— Вернулась. А больше уже не получалось ни разу,

как ни пыталась…

— Ничего, все впереди! А я все чаще стал ощущать свой третий глаз!

— Открывается?!

— Свербит и чешется, но никак не откроется. Никак. А в медитации его то сверлят тонюсеньким стальным сверлом, как ученику тибетского ламы, то в него нацеливается клювом летящая мне прямо в лицо птица. И кто-то высший, утишая боль, касается моего лба мягкими, милосердными губами…

Мы проплыли мимо очереди в винный подвал, где назревала пьяная склока, и Ольга, оглянувшись в ту сторону, сделала томно-торжественное лицо. Пройдя пять шагов, прыснула.

— С недавних пор стала ловить себя на том, что пытаюсь — не смейся! — спиной и затылком усмирять скандалы в транспорте и пьяные драки. Представляю, как от меня исходят во все стороны лучи мира, покоя, света… и окутывают всех. Правда — результата никакого.

Так мы болтали, и мне хотелось рассказать ей многое-многое, и об астрологии, и о медитации, которую выдумал недавно — с моим любимым огнем, но мы уже расставались в метро, расходясь по своим линиям.

* * * * * * * *

Во время мистерии случилось, помимо всего, еще одно удивительное событие. На этот раз лишь для меня. Странное, двойственное. Не могу очухаться, определиться в своем отношении к нему.

Перед самым концом действа мы спели гимн мировых служителей, взявшись за руки и шествуя по кругу. После всех перестановок, фигур и пульсаций я оказался рядом с Ниной, и ладонь ее сцепилась с моей. Голова едва доставала мне до плеча. На лбу блестела зеленая звезда с семью лучами, фигуру облегал плащ цвета морской волны с серебряным крестом на спине. Резковатый голос по-детски старательно выпевал слова гимна.

Нина и Нина. Два месяца хожу к ней в группу, смотрю на нее, прилежно слушаю то, чему она учит, и ни разу не шевельнулась во мне мысль о ней как о женщине.

Она старше меня лет на восемь. Совсем не в моем вкусе.

Но тем не менее — после невинного сближения наших рук я не мог заснуть, думая о ней, вызывая ее в воображении всю ночь.

Тянуло, томило, тащило — как уже много лет ни к одной из женщин.

Я гнал от себя, не позволял себе совсем уж разнузданно плотских видений. Чаще всего в возбужденном черепе возникала одна картинка, вполне невинная (если не рассматривать ее как первое звено эротической игры, всегда самое простенькое и невинное) — моя ладонь гладит ее короткие, светло-русые волосы, уложенные в симпатичную сенно-соломенную стрижку. Скромная радость пальцев, дивно отдающаяся во всем существе… Эту картинку я разрешал себе, все же прочие, грозящие из нее вырасти, пресекал и гасил.

Сегодня перед началом занятий на группе было продолжение вчерашнего. Чудо не чудо, но — встряска бедным моим мозгам.

Нина подошла ко мне и попросила завязать на затылке ленточку, к которой крепилась зеленая звезда. Видно, ей жаль было окончательно расставаться с ней после мистерии.

Я завязал (внутренне задрожав). Коснувшись при этом русых, колких, как соломинки… Что это? Она умеет читать мысли? (Громкие, жаркие ночные мысли…)

Минут двадцать не мог оправиться от сладкого шока.