Полдень, XXI век (июль 2012)
Шрифт:
– А разве его можно сорвать? Разве ты остановишься?
Привалившись спиной к стене, я уперся взглядом в носки своих ботинок, все еще покрытые черными разводами, перемазанные углем и золой.
– Нет.
– Ничто на свете не меняется, – прокаркал Часовщик, глядя на меня слезящимися вороньими глазами. – Сколько раз тебя убивали, Седрик Янсон? А ты все лезешь из шкуры вон за свою правду. Ее никто не хочет знать, неужели ты не понимаешь? И ребят погубишь. Их-то за что?
– Не погублю, – ответил я упрямо. – Все возьму
– Так. Да не всегда получалось. А, – он махнул рукой, – да что с тобой спорить. С тех пор как стоит этот мир, Кукольник не перестает умирать и рождаться. Видно, кому-то это нужно.
– Нужно, – подтвердил я. – Чувствую, что нужно. Не могу объяснить, почему и как, но…
Над входом тоненько прозвенел колокольчик и в лавку грузно вплыла, пыхтя, как паровоз, астматичная соседка Бальтесов с кошелкой через плечо. Господин Ли повернулся к ней, а я вышел из магазина.
Я сидел за письменным столом, но на лежащем передо мной клочке бумаги до сих пор не появилось ни строчки. Пьеса окончена и отрепетирована, в ней поздно что-то дописывать или менять. Завтра Спектакль. Черный сад за окном набухал росой.
«А ведь я мог бы спуститься туда, – подумал я, – и попасть в то пространство-время, когда Часовщик был молодым, а Кукольника еще не убили. Кукольника? – оборвал я себя. – Так ведь я и есть Кукольник. И пока я жив, остается надежда – пусть и совсем маленькая – что на этот раз все закончится иначе и Мерзость не победит. Ведь не может она побеждать всякий раз? Ведь есть в людях и что-то хорошее – есть, конечно, есть, я сам видел. Я буду его искать, опять и опять, до тех пор, пока мою маленькую правду не утопят в бочке красивой лжи. Невозможно убить всех кукольников, как невозможно разбить все на свете зеркала».
Я встал и, сойдя в сад, угодил под жесткие струи дождя. Мой сад или не мой? Мне чудились раскидистые силуэты персика и двух яблонь, растущих на склоне, – но в темноте не удавалось разобрать, они это или другие деревья.
Мне в грудь уперся луч фонарика, и знакомый голос произнес:
– Седрик Янсон, стой!
– Ребята, вы что? – пробормотал я, пятясь в темную глубину кустов.
Они приблизились – три черные фигуры на темном фоне, и самая высокая протянула мне раскрытую книгу.
– Седрик, прости, уже поздно, но я не мог не показать тебе, – сказал Мориц и посветил на страницу фонариком. – Это портрет Кукольника.
– Догадался все-таки? Мориц, убери книжку, смотри, вся размокла.
– Так ты знал?
– Нет, ребята, честное слово. Сам только что понял. Мориц, нет, клянусь, – ответил я и признался себе, что только что произнес свою первую в жизни ложь. Конечно, знал. Такое нельзя не знать. Просто заставил себя забыть до поры до времени, а вот сейчас – вспомнил. – Идите, – я махнул им рукой и вдруг заметил, что из ладоней у меня выходят белые полупрозрачные нити и
Они стояли передо мной, понурившись. Испуганные дети. Покорные моей воле марионетки. Ничего, ребята, мы им всем покажем, мы их заставим посмотреть на собственную мерзость со стороны. Уж это-то их точно проймет, правда? А там – как Бог даст.
Друзья, занавес! Аплодируйте Кукольнику!
Александр Голубев Мозговая плесень (Рассказ)
В мозгу Ивана Петровича кто-то поселился.
Произошло это так. Он ехал с работы на трамвае восьмого маршрута. Народу набился полный салон.
Кондуктор – толстуха в синей жилетке с надписью «Западное депо» – протискивалась к передней площадке, чтобы обилетить вошедших.
Пихнув Ивана Петровича каучуковым плечом, она со служебным раздражением потребовала:
– Гражданин! Посторонитесь, мне нужно пройти!
Иван Петрович хотел ответить, что он и так уже посторонился, дальше некуда, но вдруг услышал непонятно откуда звучащий голос:
– Здравствуйте! Не подскажете, куда это я попал?
Иван Петрович, забыв про кондуктора, закрутил головой по сторонам.
– Что же вы молчите? – не унимался голос. – Где я?
Тут Иван Петрович с ужасом понял, что слышит голос в своей голове. Не желая в это верить, он с надеждой посмотрел налево.
Худой парень в черной кожаной куртке, повиснув на поручнях обеими руками, слушал музыку через наушники. Глаза его были закрыты, и лицо со вполне уже созревшим прыщом на подбородке выражало полную отрешенность.
Тогда Иван Петрович посмотрел направо, но вид жующей жвачку девицы никак не совпадал со словами:
– Куда это я попал?
– Я нахожусь в вашем мозге, поэтому не надо смотреть по сторонам, все равно там ничего не увидите. Вы меня понимаете?
– Да… – пробормотал Иван Петрович, ничего не понимая.
– Не волнуйтесь. Ваша жизнь вне опасности. Вы кто?
– Я человек, – ответил Иван Петрович громко и неожиданно сипло.
Девица справа подняла на него голубые фарфоровые глаза и перестала жевать.
– Это я не вам, – буркнул Иван Петрович и сказал без паузы уже тому, внутреннему, голосу. – Что вы еще хотите узнать?
Девица аккуратно выплюнула в ладошку розовый комочек жевательной резинки:
– Мужчина, вы чего хамите? Человек он! Тут все люди, и все по ногам ходят, не знаешь, как до своей остановки доехать! Но я же не возмущаюсь, еду и терплю!
– Следующая остановка Октябрьская, – донеслось из динамиков.
– Извините, девушка, вы все не так поняли. Разрешите, я пройду, мне на следующей.
Иван Петрович сидел на остановке, было зябко, уже темнело. Весна в этом году припозднилась, и снять зимнюю куртку никак не получалось.