Полдень, XXI век (январь 2012)
Шрифт:
– Отнюдь, не имел возможности хоть кого-то поколотить.
Сандуляк сказал:
– М-да, птеродактиль из мезозоя и современный нам пальцекрыл. Между этими видами – бездонная пропасть. Знаете, меня поражает не случайность совпадения двух названий. Поражает определённая вероятность появления любогоиз них в крепости этой ночью!
– Но вы же видели мотылька!
– Видел – да! Но – мельком! Но – существо, похожее на мотылька. А что, если…
Я спросил как можно спокойнее:
–
– На сто процентов – на двести! на триста! – я был уверен, пока не приехали вы и я не прочитал на карточке название мотылька.
– А теперь? – спросил я.
– А теперь… Впрочем, можно голову не ломать. Формальная логика по этому поводу утверждает: прилетит то существо, для которого я приготовил приманку.
Ночь втекает в Аккерман со степи. Её первая, сумеречная волна гасит светлые стены. Тень высокой цитадели опрокидывается в крепостной двор, наполняет его и затем изливается в город.
Окна в моём номере посерели. Полуденная жара растопила приготовленную на подоконнике свечку. Осталось желтое сытое брюшко, мышиный хвостик.
Маясь от июльской долгой жары, мы к вечеру ещё раз сходили в крепость, повторно наметили место встречи. Мне хотелось больших подробностей. Я должен был точно знать, что, когда делать.
Сандуляк бурчал:
– Если хочешь насмешить Бога, расскажи вслух о своих планах.
Он был суеверен. Не то чтобы его пугала пресловутая черная кошка, – сам я считаю эту примету абсолютно разумной, – а сущая тьма другого. Что было даже удивительно при его свободе мышления.
Такой душевной фактурой он обязан жене.
– Как вам нравится: «На ночь нельзя говорить про зубы, о детях и чулках!»
– А о чулках, почему?
– «Утром будут стрелки», – уверяла жена.
Я перестал на него обижаться. Бравый солдат Швейк произнёс самую гениальную фразу XX века: «Всё шло хорошо, пока в дело не вмешался Генеральный штаб!»
Ни Сандуляк, ни я не затронули один деликатный момент: представим, мотылёк пойман – а дальше?.. По-видимому, Игорь Петрович полагал, что я счастлив уже самим фактом диковинного приключения. Возникшая недоговоренность раз за разом портила разговор. Разговор вяз в мутной перспективе поимки.
Когда я выходил из гостиницы, навстречу по ступенькам поднималась группа японцев. У них было много оборудования для съемок…
…Мы стояли в десятке шагов от приманки. Едкая концентрация заметно ослабла, и теперь клок ваты сочился каплями аромата. Он был невыразимо приятен. Это была сублимация счастья.
На горизонте тлела, но никак не разгоралась обещанная синоптикой буря. В крепости, окрестностях, чаше лимана стояло безветрие, духота и тяжелая влажность. Юными годами я отчаянно играл в карты, после института работал в Гидрометеослужбе
Фонарь, на который я так рассчитывал, и в самом деле оказался не нужен. Рябая Луна застыла у стен, словно зевака. Тень от стены превратилась в зубастую хищную челюсть.
– Да где же он! – шептал Сандуляк.
Моего ночного спутника продолжало трясти нервное напряжение.
Он хмыкнул:
– Японцы! Вот вам ещё… Им сообщили, в городе о мотыльке знает кто-то ещё. И много знает!
Сандуляк сунул руку в карман, скрипнул коробок, он присел на округлый камень и начал жевать кончик спички.
Присел и я; в каком-то шаге стена обрывалась, в двадцати метрах ниже, на дне рос метровый бурьян.
– Не знаю, в курсе ли вы: сегодня, 26 июля, День парашютиста.
Сандуляк вяло поддержал тему:
– Знаете, что делают, если у человека не раскрылся парашют?
Я пожал плечами:
– Нет…
– Дают новый!
– Смешно.
Чтобы сбить у него волнение, я начал расспрашивать про феромоны.
– Для одного грамма феромона капустницы британцам потребовалось сто тысяч самок!
Он раздраженно посмотрел на меня:
– Что с того?..
– Как что?.. Сто тыы-сяя-ач живых бабочек!
– Вновь говорю: ну и что! Или мозгов было мало – или бабочек много!
– У вас гром и молнии в голове. Непрерывно.
– А вы, дорогой мой, никак не составите себе труд изредка думать. Я пять лет не могу поймать один-единственный экземпляр, а вы исторгаете печальную радость про целых сто тысяч. Подсказку желаете?..
– Ваша подсказка, господин Сандуляк, потребует две других!
– Я взял за основу предыдущее звено.
– Где звено? Или в чём?..
– В размышлениях!.. Знаете, я просыпаюсь утром и сразу испытываю желание заорать: «Дважды два теперь не пять, а чёрт знает сколько!»
– Не трогайте чёрта! Он, вы сами заметили, весьма информированный субъект.
Я подумал, запах приманки – знакомый… Корень какого-то болотного растения. Запах запомнился, когда я бродил по пойме. Итак, я нашёл место, где была съедена зелень. Одно растение гусеница пальцекрыла погрызла до самых корней. Приманка с феромонами и бледно-розовый корень – по запаху идентичны. Но само название растения пока не вспоминалось.
– Мы есть то, что мы едим, – верно?
– Молодца! Ваше хорошо дрессированное любопытство роет с перерывами на обед. Но в правильном направлении. Авиценна, алхимии гений, написал про этот корень: «с противным запахом, к которому примешивается легкое благоухание».
– Противное… благоухание. Опять средневековая крутизна.
Сандуляк вздохнул:
– Вспомните свою беседу с браконьером в селе Маяки. Что именно он говорил про свою бабку. Она собирает на пойме…