Полдень, XXI век (январь 2012)
Шрифт:
Слепня встретил у 1445-й, граничной с 1451-й. Сидел тот у трубы, харчился. Жевал галеты с намазанным на них паштетом. Потом флягу открыл, глотнул кратко, скривился. Увидел Сухаря.
– Хочешь? – протянул ему фляжку.
– Нет, – Сухарь знал, что в ней, но не переваривал продукта, дурным становился, мир чернел, видения мерещились.
– А чего тогда явился? – спросил Слепень, и Сухарь рассказал. – А на что тебе это? Неужто завел себе куклу?
Будь кто другой на месте Слепня, игриво подмигнул бы. И все шуткой обратилось. Но Слепень мужик
– Я ж не спрашиваю, зачем тебе то, а зачем тебе это? Зачем тебе столько спирту? – в капкан заманивал зверя Сухарь. Уж очень забавно было видеть, как прямо на глазах зверь станет ручным.
Слепень и впрямь свирепел, уж тем более от слов про спирт, еще один ненужный трубочисту продукт, кулаки жили впереди хозяина, твердели, как позавчерашние калачи. Впрочем, тут же размягчились, когда Сухарь сказал:
– Дело есть дело, Слепень. И негоже спрашивать – зачем. Сам же знаешь.
– Дело есть дело, – повторил словно пароль Слепень. – Мерку принес?
Накануне Жила вытягивала руки, Сухарь прикладывал веревки к руке, от плеча к плечу, обхватывал Жилу в поясе, тянул от пят к макушке. Потом отрезанные куски веревки узлом завязал, чтоб не потерялись.
Сухарь выудил из кармана пучок.
В этот миг из-за пригорка появилась сутулая фигура. Слепень поднялся, вытер рукой рот.
– Смотри-ка – Колотун. Давненько не видать было.
Сухарь поднялся следом. О нем, о Колотуне, он слыхал, но видеть не приходилось. Говорили, колотится по бесчисленным округам, не в коня кобыле хвост. Брехня, но как проверишь – мол, это не Колотун вовсе, а души трубочистов, отправившихся в Несвиречь. А еще говорят, что ходит он и там, где земля землею, а небо небом, и о грязи и прочей чертополосице знать никто не знает. Врут, поди. Но как проверишь?
– Есть хочу, – сказал Колотун, едва подошел к ним.
– Открывай рот – я вскочу, – ответил Слепень и заржал.
Колотун сморщился, покраснел до ушей – это было видно даже через черноту худого лица – харкнул на сапог Слепню и пошел прочь, еще больше ссутулясь.
– Божий человек, – сказал Слепень, отсмеявшись. – Святым духом питается.
– Это как?
– Подойдет к кому: есть хочу. А ему: открывай рот, я вскочу. Так и идет не слоном хлебавши. Так и ходит из века в век. И до меня ходил, и после меня будет. И после тебя наверняка.
Сухарь смотрел вслед тощей фигуре, которая таяла и не за пригорком даже, а так, сама по себе – в воздухе.
Слепень выдернул из руки Сухаря связанные узлом веревки, сел.
– Чего, ни разу ему в рот не вскакивал, что ли?
– Не-а, – Сухарь тоже сел.
– Да, бывает. Лет пять назад как чахлый ветерок незаметно просвистел и усвистал куда-то дальше.
– Куда?
– Да поди у него и спроси. Только он в ответ жрать попросит.
– А если дать?
– Дурак ты, Сухарь. Сунь ему палец, он и тебя целиком проглотит. Говорят, таких дуралеев, как ты, он переел
Сухарь открыл было рот с новым вопросом, но Слепень, убирая пучок в сумарь, перебил:
– Приходи через пару дней.
Через пару дней – так через пару дней. Заявился уже в землянку к Слепню. Тот молча шагнул за тряпичную занавесь, на миг отворив пространство, Сухарь шею вытянул, любопытствуя. Увидел куклу Слепневу. Вся в цветных тряпках, прячет от глаз, хотя какие здесь глаза – все повытканы.
Куклами балуются – удивляться нечему. Каково одному жить, целыми днями в трубы дуть? А так занавесь утром-вечером откинул и вроде не один в землянке. Плошку каши поставишь, разговор заведешь, по головке погладишь, подарок на день рождения принесешь. У Сухаря не было куклы – потому и Сухарь, – только пока не было. И Слепень, который на десяток лет старше, ничуть не удивился – кукла, пришла пора, любая, но кукла.
Положил на лавку бумажный куль, как раз с ладонь.
– Высыпь это в 1703-ю, получишь то, что просишь, – сказал Слепень.
– Что это? – Сухарь тронул обертку.
– Порошок-хохотун.
Замялся Сухарь, пальцы отлипли от куля – того и гляди упадет плата в грязь.
– Дело есть дело, – сказал Слепень. – Нет твоего дела, нет и дела для тебя. Сам знаешь.
Слепень забрал куль. Отвернулся, снова за занавесь шагнул. И оттуда:
– Не я твою куклу наряжать собрался.
– Постой, Слепень, – Сухарь решился. В общем-то ничего плохого в этом хохотуне не было. Сыпанет в трубу. Втянет его вглубь, разлетится он пылью, залезет в носы удовольствия жаждущих – все дела. И у Жилы будет нормальная одёжа.
Слепень вернул плату обратно.
– А это точно хохотун?
– Проверь.
Сухарь покосился на куль, пальцы крепче сжали заворот.
Уже упершись лбом в дверную притолоку, Сухарь спросил:
– Слепень, а ты знаешь, откуда берутся веснушки?
– Я знаю, откуда берутся язвы на елде и трещины на пятках.
– Это каждый знает, а вот про веснушки…
– От тяжести, от лишней тяжести, – буркнул вдруг Слепень. – Соки сквозь кожу наружу прут.
Сухарь свернул к 1703-й, круг большой, но раз взялся за гуж – не бойся луж. В голове новый стих вертелся: «Хохотун, колотун, взросл и юн». Он слышал про хохотуна, им баловались издавна. Говорят, что еще до того, как под землю подались. Баловались однако все больше те, кто чинами и саном разжились, а такие, как он, Сухарь, те вряд ли. Сухарь слышал, что человек, втянувший в себя понюшку, заходился хохотом – мог три дня кряду хохотать. Некоторые ухахатывались до смерти.
Сухарь старательно вычистил 1703-ю. Затем достал из сумаря куль, взвесил на ладони. Осторожно отогнул бумажные края. И резким кивком опрокинул в трубу. Заткнул трубу тряпкой, как велел Слепень, чтоб пыль носом случайно не поймать. Руку на всякий случай вытер о мокрую землю. Сел, камень под зад двинув. Приложил ухо к трубе – слышно ли будет? Да какое там. Где-то в глубине взревели вентиляторы.