Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6
Шрифт:
Вон и стол рядом с диваном, тоже на потолке, такой же, как у нее был: покрыт желтым лаком, столешница обита черным дерматином. И дверь…
Сердце у Марины екнуло: дверь стола была взломана. Как и в ее столе. Однажды родители, истерзанные жалобами соседей, спрятали туда магнитофон и закрыли дверь на ключ. А они с братом ножницами ее взломали.
Надо же…
И паркет на полу, тьфу ты, на потолке, тоже был истерт в двух местах ножками стула — Марина однажды докачалась, слава богу, руки успела выставить, только ладонь занозила.
Дочь подбежала к окну:
— Мам, мам! Иди сюда!
Марина подошла к дочке:
Это был их двор — именно такой, каким она многие годы видела его из окна своей комнаты: третий корпус, магазин «Подарки» в цоколе корпуса четвертого — башни в один подъезд… Котельная с фикусами за высокими, разбитыми на квадраты окнами, труба… Ну конечно же, и громоотвод — страшноватая на вид иголка, которая в ненастные дни царапала тучи, а однажды чуть не задела брюхо заблудившегося Ил-62.
Марина выпрямилась и стала массировать шею.
— Мам, мам, как это? Как это сделали, а?
— Голография — сказала Марина.
— А это что такое? Голая графия?
— Потом объясню, — сказала Марина. Это означало, что все объяснит муж. Но все-таки, каким образом…
Марина не выдержала и, вслед за дочкой, нагнула голову снова.
Каким образом голография получила вид именно из ее комнаты? Да, вроде бы, ее… А диван? И стол? И…и…
Марина зажмурилась, повернулась к простенку у входа и открыла глаза. Так и есть! Этот стеллаж отец сам изготовил на досуге. Марина шагнула к стеллажу, взяла первую попавшуюся книгу и, еще не перевернув ее, узнала на ощупь. Та самая, желто-коричневая с черным матерчатым переплетом, Карело-Финского государственного издательства. В руках Марины книга сама открылась на пятне, оставленном каплей с новогодних шпрот: «Глокая куздра штеко будланула…» Дальше пятно темнело и правильные буквы в нем чередовались с вывернутыми наизнанку.
Так, так. Всё ясно!
Дочь как заведенная бегала вокруг люстры — ну да, та самая, гэдээровская, с полосатыми плафонами. Марине вдруг до судорог в горле вспомнился вкус пертусина. Мучительно захотелось почесать шею, сохранившую память о колючем шарфе — неизменном наказании за грипп, ангину и всё в этом роде.
— Ладно, пошли.
Дочь описала последний круг и схватила Марину за руку.
И все-таки, как понимать эту голографию?
— Да, ловко вы это придумали! — сказала Марина, открывая дверь. — Ловко!
Мужик, не поднимая головы, тыкал паяльником в черные пластмассовые развалины на своем столе. Дым из банки, дым от паяльника, дым от новой сигареты сливались в один страшный, как подводная часть айсберга, пласт. Кроме дыма, теперь тут пахло еще и пьяной вишней.
— Пять рублей, значит? — спросила Марина.
Мужик покивал.
Марина достала кошелек и вынула пятирублевую монету:
— На, отдай дяде! — и Марина перешла из автобуса на залитую асфальтом площадку.
— Спасибо, Марин, — произнес мужик.
Марина обернулась и презрительно, на всякий случай, посмотрела в темноту. Неужели кто-то из тех плебеев, гаражных соседей отца, которые
Мужик отложил паяльник, сунул едва раскуренную сигарету в банку и встал.
— Не узнаешь? — робко спросил он.
Озадаченно глядя на Марину, дочка продолжала протягивать ему монету.
— Не узнаю! — сказала Марина.
— Правда? — глотнул мужик. Он почесал руки и вытянул их по швам.
— Правда. Деньги возьмите.
Хлопая блестящими красноватыми глазками, мужик растерянно смотрел на Марину.
— Деньги возьмите, — повторила дочка.
Мужик опустил голову и как-то странно посмотрел на нее.
— А? Деньги…
Дочка снова ткнула ему монету — она держала ее вертикально, будто хотела втиснуть в автомат.
— Погоди-ка!
Мужик выбрался из-за стола, подошел, касаясь брюхом стен, к двери и снова открыл комнату. Его темный закуток вдруг озарился голубоватым светом, даже тень мелькнула, как от пролетевшей за окном ласточки.
— Туда бросай. На счастье.
Дочка посмотрела на Марину.
— Ну бросай, — пожала плечами Марина. — Да и пойдем уже, сколько ж можно.
Дочка махнула рукой так, как махала, бросая снежки. Монета глухо ударилась о сероватое пятно под плафоном, описала гиперболу, взлетела и, покатавшись вокруг собственной оси, позвенела и замерла на паркете. Вслед за монетой поднялись хлопья побелки.
Разинув рот, дочь посмотрела на Марину.
— Пошли, доня, пошли.
Оглядываясь на мужика, дочка спустила из автобуса сначала одну ногу, потом другую. Взяла Марину за руку и оглянулась снова.
Мужик захлопнул дверь в комнату, бросил засов налево и подергал на себя хромированную скобу.
Ничего, держалось будь здоров.
Илья Кузьминов
Сельская жуть
К чему мы привыкли в «ужастиках»? Инопланетяне, мертвецы, мистические силы заброшенного дома.
Тематика индивидуальных инопланетных вторжений (где на Землю попадает одно чудовище и камерно так убивает нескольких героев) давно исчерпала себя. А техногенные катастрофы, вызывающие размножение оживших мертвецов, просто смешны.
Ужасы, связанные с вампирами, не страшны. Они эстетичны и ценятся за готический антураж (вспомните, например, «Голод» с Дэвидом Боуи в одной из главных ролей). Если же они неэстетичны и вампиры не утонченные джентльмены и леди, а страшилища, отрывающие людям головы, то это уже дешевая «яичница», приравниваемая к похождениям тех же самых живых мертвецов.
Остаются серийные убийцы в городской среде и в особенности заброшенные дома с их неизведанной фауной.
Я вижу возможность расширить сферу жути за счет двух направлений. Первое — это жуть кондово индустриальная и без мистики, с дымящими заводами среди гор, вечными сумерками, гаражными массивами, где работники завода «Красный молот» распиливают по вечерам трупы и занимаются другой незаконной деятельностью. Второе — жуть сельская.