Поле под репу
Шрифт:
Один из аборигенов заговорил. То ли оно так было в действительности, то ли на Дуню повлияли собачьи ужимки, но голос показался лающим, с истерическим оттенком, характерным для мосек. Слов — конечно же! — не разобрать.
— Толмача у вас нет? Переводчика? А волшебника? — попробовала на трёх языках странница. Затем, подумав, добавила по-английски: — Wizard. Do you have wizard?
Зачем она это сказала? Решила продемонстрировать отсутствующие знания? Притвориться полиглотом? Угу, она бы ещё о традиционных немецком и французском для коллекции спросила. Хотя эффекта она кое-какого добилась: глаза аборигенов остекленели. Истуканы истуканами. Правда, к таким, если в своём уме, на капище не подойдёшь, разве что в музее, из-за мужского плеча глянешь.
— Понимаете, я ничего специально не нарушала. Я потерялась.
Тут бы и дать дёру, но Дуня продолжала заниматься
Копьеносцы снова попытались вступить в беседу.
— У? — девушка приподняла брови, но удивлённое выражение долго на лице не продержалось, сметённое очередной порцией чихания. Здесь, наверху непривычные запахи приморского берега и леса практически не чувствовались, зато аборигены принесли с собой другие. Мускус и что-то… Дуня нахмурилась. Что-то застарелое — ржа на железе или только-только подсохшая кровь на дереве.
Троица переглянулась и пала ниц. Ой! Неужели Дуню приняли за царицу или богиню? Точно! Ведь не зря Тацу про неё такие сказки душевные рассказывал!.. Ох, забыла девушка, как не раз уже убеждалась, что доверять первому впечатлению можно тогда, когда оно плохое. Лучше ошибиться и принять добряка за злодея, чем наоборот.
Местные встали. Гостеприимно махнули руками, однако в, казалось бы, приглашающих жестах отчётливо угадывался приказ, не терпящий возражений. Вот тебе и богиня. Небось у пограничников, или кто уж они, день вежливости сегодня.
— Поняла-поняла, — буркнула странница, но не пошевелилась. Мигом обнаружила у горла наконечники копий и, к непередаваемому ужасу, разглядела украшения. То, что она приняла за жемчуг или выбеленную глину, на поверку оказалось зубами — человеческими и нисколько не похожими на молочные.
Как ей это удалось, Дуня не знала. Вот она, прижавшись к корявому стволу, сидит на земле, а уже через мгновение огибает дерево и скидывается с обрыва… а потом обнаруживает себя в крупноячеистой сети. Девушка проявила чудеса ловкости, однако они не помогли справиться со скоростью и опытом аборигенов. Что ж, по крайней мере, одно во всё этом было хорошее: идти куда-либо на своих двоих Дуне теперь не требовалось. Вот тебе и царица. Полей, наверное.
Деревня, куда доставили странницу, ничего особенного собой не представляла: три улочки, вытоптанные за годы снежинкой, вились между средней убогости домишек, центром, местом пересечения тропок стала небольшая площадь. На ней — глиняный бортик колодца, наверное, главного, но не единственного (рядом народ не толпился), да нешумный базар прилавков на пять. Торговали всё теми же пёстрыми «футболками», украшениями, в том числе болезненно-белыми ожерельями, старым, явно «секонд-хэнд», оружием. Похоже, чем-то из бытового инвентаря и посудой вперемешку с плетёнками из травы. Отдельно старым тюлем висели сети, вроде той, в которой несли Дуню. Практически всё в селении — и частокол метра два в высоту, и стены хижин, и навесы да их опоры — были сделаны из деревянистых труб, видимо, местного аналога бамбука. Хорошее, между прочим, растение, универсальное: растёт быстро, всегда в достатке, годится и в пищу, и для строительства — вон, халупы да лотки у аборигенов тоже из чудесной травки. Из неё тут и оружие, исключая иноземный «антиквариат», и игрушки, и водяные желоба, и корзины. Даже мётлы: гоняя мусор да распугивая возящуюся в пыли ребятню, по улочкам бродили женщины в бамбуковых же шляпах от солнца.
До последнего Дуня надеялась, что бусы из зубов — это военный трофей, вроде скальпов у северных индейцев или когтей и костей у охотников. Однако в деревне странница окончательно пала духом и вовсе не от увиденных на подходах распятых на столбах (обычных, деревянных, кстати) скелетов или унизанных человеческими черепами шестов, а из-за продаваемых украшений — тем, что добыто в бою, не торгуют. По крайней мере, не так буднично, без сожалений и с постными лицами.
Каннибалы. Дуракам везёт — верно. Жаль, что по-дурацки.
Дуню выгрузили у навеса, являвшегося вроде бы частью базара и одновременно выглядевшего чем-то обособленным, уникальным, едва ли вообще связанным с деревней. Под черепичной, опять же в отличие от прочих, крышей в кресле-троне развалился полноватый, но ещё не заплывший жиром мужчина несколько более светлого оттенка, нежели остальное население.
— Сумку верните, гады!
На крик пленницы, естественно, внимания не обратили… ну, старички прижались на мгновение лбами к земле, а затем выпрямились и вновь закрутили своими палочками как ни в чём не бывало.
Девушку отволокли за пределы селения. Там, вне охранного частокола, имелась вторая площадь, куда как более социально значимая для местных, нежели центральная с колодцем, вождём и базаром. Эта площадь была раз в три больше, утоптанная до бетонной крепости и чисто выметена. С двух сторон трибунами для зрителей стояли лавки под травянистыми крышами, их, как и опоры, увивали яркие цветы, дурманящий аромат которых перебивал даже запахи сопровождающих. С третьей стороны расположились рядком четыре крепких, сделанных с большим тщанием, чем жилища, домика. То есть формально на площадь выходило всего одно строение, куда сильным тычком и определили Дуню. Могли бы, между прочим, проявить вежливость! Ниц, видите ли, падают, а толкаются — какое неуважение к пище!
А напротив узилища раскинулся жуткий алтарь: несколько огромных кострищ, обложенных фигурными, отполированными до зеркального блеска камнями. Некоторые пустовали, над другими маслянисто посверкивали сложные конструкции, в них узнавались гигантские вертела и решётки для жарки мяса. Ещё над двумя высились два котла, словно бы сошедшие с экрана — точь-в-точь как в старых комедийных фильмах о людоедах, но смеха они не вызывали. Лучше бы Пятиглазому удалось продать её в бордель — промелькнуло в голове, — чем умирать так, не просто едой, а жертвой каким-то богам! Почему-то Дуню не покидало убеждение, что её назначили в дар высшим силам. Может, в другое время это племя самое мирное из всех живущих во всех вселенных… нет, вряд ли. Каннибалы они, у которых сегодня просто праздник. Ещё один праздник. Ещё. И настолько отличный от других! Зато наверняка закончится, как и остальные, плохо.
В домике царили полумрак и прохлада, пахло илом, хотя помещение выглядело сухим. Сам домик представлял собою немалых размеров яму глубиной где-то за метр — край выровненной глиняной стены находился как раз на уровне Дуниной груди. Сверху была поставлена коробка из вездесущего бамбука, толстые его трубы более-менее плотно подогнали друг к другу — щели вроде остались, да в них даже соломинку не пропихнёшь. Умно: ни подкоп, ни пролом не сделать. Уж всяко — не Дуниным рукам.
Из обстановки — куча тряпок в углу, на которую девушка сесть побрезговала. Как там говорил Тацу? Запаршиветь можно! С другой стороны, какая ей разница — блохастой её в суп отправят или вшивой на шампур? В соседнем углу на каменной ступеньке лежала еда, на вид растительного происхождения. Некоторое время странница приглядывалась к свежим, будто только что с грядки, овощам и зелени — в животе заурчало, — но так и не решилась попробовать. Во-первых, овощи смотрелись чересчур экзотично и незнакомо, во-вторых, мало ли, где тут огороды вскопали, а, в-третьих… В-третьих, понимание своего незавидного положения и уготовленной — тьфу ты! — участи напрочь отбивало аппетит. И вообще! Обойдутся они без фаршировки! Вот так… Однако сколько бы Дуня ни хорохорилась, страх всё сильнее овладевал ею. В какой-то момент девушка обнаружила, что ужас скрутил судорогой тело и бросил на непробиваемый пол. Странница хотела подняться, но смогла лишь заплакать, дёргано, скуляще, как брошенная собака… А потом вовсе оцепенела.