Поле под репу
Шрифт:
— Может, части строили в разные эпохи? Постарее да покрепче переделали в тюрьму, поновее да поажурней отвели королевской семье, или кто уж здесь за главного, — певец сам себе не поверил.
— По-моему, я поняла, что вы имели в виду под «свихнулись», — откликнулась Дуня.
Они, в попытке обойти очередной пост, вновь свернули в первый попавшийся длинный и, главное, безлюдный коридор, который вылился через широкую арку в другой — ни тебе охраны, ни спецодежды. Между двумя совершенно разными мирами даже хлипкой ширмочки не поставили.
До арки — мрачная тюрьма. Грубый камень, толстые деревянные двери с коваными
После арки — изящный дворец. Деревянные панели, роскошные драпировки, позолота, резные, украшенные, словно Царские врата, двери. Яркие светильники, сухой воздух, ароматы пряных трав, специй, масел.
Сама арка тоже была разной. Со стороны тюрьмы — выстроенной на манер ключ-камня. Беглецы и не предполагали, что их ждёт. С дворцовой половины — кружевная салфетка из белого мрамора. Как можно соединять настолько несоединимое? Дуня бы ещё поняла, находись камеры в подвале, но обе части здания явно были равноценны для их хозяина.
— Кто-то идёт, — шикнул певец и снова решил спрятаться в ближайшем закутке, но на этот раз паре не повезло: закуток оказался всего лишь перемычкой между двумя коридорами, мостиком в букве «И», одна ножка, которой вела в тюрьму, другая — во дворец. Получившаяся проходная комнатка, даже заваленная каким-то хламом, была немаленькой, но не заметить в ней двух лишних людей не представлялось возможным. — Вот дерьмо, попались.
Дуня не ответила. Она во все глаза смотрела на ближайший столик — они-то и занимали почти всё пространство «перемычки». Конкретно на этом стояла и сверкала золотом та самая статуэтка, которую неудачно уворовывали «эльфы». Однако не нежданная находка заставила девушку позабыть окружающий мир — Дуня увидела то, что раньше попросту не успевала увидеть. Колечко на груди охраняемого ангелом мальчишки, а потом и самого мальчишку. Сомнений не было. Непокорные русые вихры, отливающие при нынешнем освещение рыжим. Голубые глазища с задорной улыбкой где-то на самом донышке, притом что само лицо выражало крайнюю степень сосредоточенной задумчивости — юный полководец вёл войска в бой. И пусть этому смелому ребёнку не исполнилось и двенадцати — ваятель немного приврал, но только, чтобы в точности передать характер одного престранного подростка. На мгновение Дуне даже почудился жаркий ветер, аромат роз и запах полыни… Сладкоежка.
Зная теперь, куда смотреть, девушка легко разглядела в ангеле себя. Впрочем, для стороннего наблюдателя между ней и статуэткой никакого сходства не было: если Сладкоежку скульптор омолодил, то Дуню сделал старше, многие черты усилил, преувеличил, а то и вовсе исказил, сотворив, по сути, иного человека. Глаза стали уже и куда более раскосыми, лицо округлилось. По плечам заструились белокурые локоны — златовласка обзавидовалась бы. Фигура явно стала шире в кости — ну да, попробуй Дуня с нынешним телом унести два огромных крыла… А вот половая принадлежность изваяния, как то и положено у ангелов, не определялась: несмотря на очевидные признаки женственности, крылатая дева могла оказаться и отроком.
— Так, сейчас мы побежим и очень быстро, — вернул к реальности Дуню спутник. —
Взгляд скатился по изящному запястью ангела на хрупкое плечико Сладкоежки и, запнувшись о локоть подростка, упал в сумку. Дунино имущество примостилось рядом с чужой драгоценностью. Из приоткрытого нутра торчал уголок цветастого платка, однако сумка не смотрелась подвергшейся обыску.
— Ээ-э, — девушка вспомнила свой «криминальный» талант. — У меня есть шаль. Вам известно, что это здесь означает?
— Хм, — певец озадаченно нахмурился, затем его лицо просветлело. — И парни в штанах вроде бы и в тюрьме не редкость.
Он, проследив дунин взгляд, уставился на сумку… В следующий миг менестрель, не удостоив вниманием дорогое изваяние, одним движением вытянул платок, развернул, накинул Дуне на плечи так, чтобы краешек демонстративно повис и на нём, — и резко прижал девушку к стене. Словно дожидаясь этого действа, в закуток ввалилась целая толпа.
Они пробежали мимо: кто-то вообще не заметил, кто-то заинтересованно косил глазом, другие замедлялись, чтобы на ходу разглядеть побольше. Двое, возможно, повыше званием, что-то сказали, а затем унесли прочь — из тюремного коридора донёсся гогот, пара выкриков, снова грубый смех.
Дуне трудно было сосредоточиться на происходящем: вяло отталкивая от себя певца, она буквально таяла в его объятиях. Казалось бы, в подобной ситуации девушка должна была испытывать лишь отвращение, тем более спутник пах отнюдь не цветами — борщом, чесноком, потом. Да и чем ему пахнуть, как не едой и собой — вряд ли за те пять дней, что он торчал за решёткой, ему для умывания предложили больше, чем маленький кувшинчик воды. И на том спасибо!.. Жёсткая — это издали она незаметная и мягкая — щетина царапала щёку. В ухо дышали беззвучные слова.
— Ничего я тебе не сделаю. Нас отчитали за разврат. Тебя пригласили в караулку. Мне дали пару советов. Тебя снова пригласили. Обещали осчастливить и озолотить. Мы увлечены, потому ничего не видим и не слышим. Они заняты, потому не составляют нам компанию.
Девушка сумела приоткрыть глаза.
— Пусто, они ушли, — тихо-тихо пробормотала Дуня и попыталась вывернуться из замка чужих рук, но не тут-то было — певец лишь крепче сжал её.
— Рано, — прошелестел он. — Да изобрази ты хоть что-нибудь!
Не дожидаясь от спутницы активности и, видимо, даже не рассчитывая на это, менестрель поцеловал Дуню в шею. Сердце ёкнуло, и девушка без сил сползла по стенке вниз — «любовничек» едва успел подхватить безвольное тело.
— Давай-ка поищем местечко поуютнее, — впрочем, мигом нашёлся он.
— Ну, зачем же вы остановились? Продолжайте-продолжайте…
От тона, каким озвучили «предложение», Дуню едва не вывернуло на месте. Вмешавшийся не извинялся — мол, простите, что прерываю на самом интересном, но это общественный коридор, здесь люди ходят. Он не насмешничал и не подначивал, как те же стражники, что немного позавидовали чужому времяпрепровождению и позвали проститутку к себе — вдруг де и им скрасит часок-другой одиночества. Это не ехидно злорадствовала охрана, наконец-то отыскавшая беглецов. Нет. Сказавший велел продолжать.