Полет бабочек
Шрифт:
Он перевернулся в гамаке на бок, спиной к Томасу.
— Иди спать.
«Подходит к концу наше пребывание в этом захолустном месте. К стыду своему, должен признаться, что мне отчаянно не хватает относительных удобств Сантарема, но кто будет читать этот журнал, кроме меня? У нас закончились запасы засоленного мяса. Наши проводники взяли каноэ и отправились вверх по течению, где находится небольшая деревушка, чтобы купить какой-нибудь еды, но все, что им удалось привезти в лагерь, — это тощий цыпленок и немного фруктов. Их старания в рыбной ловле оканчивались почти ничем — теперь я понимаю, почему все жители поселении капитана Артуро такие худые, — даже рыбы здесь водится значительно меньше, чем в главной реке. Однажды мы ели ввосьмером одну рыбину, передавая ее по кругу, и, хоть она была не маленькая, справились с ней очень быстро.
Эрни определил, что колики у меня в животе из-за запора, и это неудивительно.
Я не смог заставить себя есть обезьяну — для меня это равносильно тому, чтобы есть ребенка. Местные жители иногда приручают таких обезьян и держат у себя — я видел, как они сидели на плечах у многих туземцев. По общим отзывам, питомцы из них не очень приятные: совсем не такие игривые, как можно было ожидать, скорее имеют склонность вести себя угрюмо — но мне кажется, это еще больше делает их похожими на людей. Все остальные были слишком голодны, так что ели это мясо. Эрни бранился, говорил, что нужно поддерживать силы или я заболею, но я не думаю, что несколько дней без нормальной еды будут так уж вредны для меня. В самом деле, я немного похудел с тех пор, как приехал в Бразилию, — если судить по одежде, которая стала свободнее, — но пока не о чем беспокоиться. В этом смысле нам очень повезло, и я уверен, скоро все наладится.
Прошла уже неделя, как торговец шляпами Жозе покинул нас. Утром мы проснулись, а его уже не было. Даже Эрни, жившим с ним в одной хижине, не слышал, как тот ушел, впрочем, в этом нет ничего необычного — вероятно, накануне вечером он был пьян и храпел так, что и не мог что-либо слышать.
И только когда Жозе ушел, мы вдруг поняли, что не видели у него ни одной шляпы.
Завтра мы отправляемся в Сантарем. Мы исчерпали все возможности для сбора материалов в этом месте — по крайней мере, настолько, насколько могут вытерпеть наши организмы. Знаю, это позор — великие натуралисты месяцами жили в верховьях реки, а мы едва выдержали пару недель. Мне кажется, я самый чувствительный из всех — даже Джордж, которому, казалось бы, комфортно только среди цивилизованных людей, почти совсем не жаловался, вопреки моим ожиданиям.
По-прежнему нет никаких признаков существования моей бабочки — люди, которых мы встречали в этой местности, никогда не слышали о ней. Я уже начинаю отчаиваться, думая, что все напрасно и что в результате моего путешествия по Амазонке я останусь всего лишь с небольшой коллекцией симпатичных насекомых и собственным драгоценным телом, покрытым всевозможными укусами. Мне не удалось избежать атак мерзких огненных муравьев, и наше пребывание здесь периодически ознаменовывалось криками участников экспедиции. Эрни ужалили даже в лицо, почти в самый нос — из-за этого он стал похож на клоуна. И сейчас я торжественно даю себе слово, что больше не соглашусь жить в лагере, расположенном в таком опасном месте. Я бы стерпел аллигаторов и змей — а вот при мысли о невидимой угрозе со стороны притаившихся насекомых меня озноб пробирает до костей».
Глава 5
Ричмонд, май 1904 года
Если одна бабочка порхает в воздухе, быстро мелькая крыльями, и не производит шума, будет ли рой бабочек летать столь же тихо? Томас раньше рассказывал Софи о гигантских стаях бабочек-данаид, которые мигрируют из Центральной Америки, веером рассыпаясь по всему свету. Она представляет себе, как будет стоять однажды в поле, и вдруг стая данаид вырастет позади нее — грозовой тучей, беззвучной. Станет ли воздух потрескивать так, как это происходит перед электрической бурей, когда черный ветер на горизонте несет клубы пыли и закрывает солнце? Или же она услышит бабочек — ведь слышит же она ветер, когда он, с шелестом и шуршанием, преодолевает препятствия на своем пути? Стая бабочек похожа на чей-то гигантский вздох, возникший позади и ускользающий, когда данаиды летят прямо на нее и огибают ее с двух сторон, как река обходит скалу в воде, — плавно разделяясь и вновь встречаясь.
Но взмахи крылышек… Несомненно, пусть в целом и недоступный человеческому уху, этот звук,
Обо всем этом Софи думает, находясь в церкви, в одиночестве преклонив колени для молитвы. Мысли ее, покрутившись вокруг возвышенного и духовного, вновь возвращаются к Томасу — а от него, блуждая, приходят к бабочкам. Она знает, ей повезло, что Томас всегда делился с ней своими познаниями — рассказывал какие-то подробности, которые могли ее заинтересовать. Например, про данаид — как люди случайно наткнулись на целый участок в джунглях, где каждое дерево, и лист, и цветок были покрыты ими, словно оранжево-черным ковром, и ходить по нему означало бы давить прекрасных созданий сотнями. Ей бы хотелось увидеть подобное зрелище хоть разок, но вряд ли у нее когда-нибудь это получится.
Прошло уже больше недели с того дня, когда она встретила Томаса на вокзале, и, если не считать того случайного контакта, когда он кивнул ей или покачал головой, она почти ничего от него не добилась.
Ее внимание привлекает шарканье мягких туфель. Это викарий идет к ней по проходу. Она ловит на себе его взгляд и встает с колен.
— Простите меня, миссис Эдгар, — говорит он. — Я не хотел вас потревожить.
Она отряхивает юбки, затем поправляет прическу.
— Вы не потревожили. Я как раз собиралась уходить.
— Как ваши дела?
Она снова садится, теперь на церковную скамью, и он тоже усаживается, на самый край. Ей всегда удивительно видеть его сидящим — как только ему удается доставать ногами до пола? Когда он впервые ее посетил, кресло в гостиной просто целиком поглотило его, так что с тех пор, бывая у нее в доме, он всегда выбирает себе жесткий стул с прямой спинкой. Будучи и так очень скромным, он, похоже, стесняется своего маленького роста. Не для того ли он отрастил такие густые бакенбарды, чтобы люди не принимали его за ребенка? Лицом он напоминает маленького эльфа.
— Боюсь, у меня не все хорошо, — говорит Софи. — Вы знаете, мой муж вернулся.
Его брови тянутся вверх. Сейчас он улыбнется.
— Я не знал. Это же чудесно!
Он прикладывает ладонь ко рту и смотрит по сторонам, оглядывая пустую церковь.
— Чудесно, — повторяет он, на сей раз тише.
Софи на него не смотрит.
— Ох, но все не так уж чудесно, — догадывается он.
Его лицо снова становится серьезным. Он потирает подбородок.
— Я намеревалась рассказать вам, но не знала, с чего начать. Наверное, я просто надеялась, что все быстро разрешится само собой.
Она умолкает и теребит щепку, отошедшую от скамьи в переднем ряду.
— Не волнуйтесь, миссис Эдгар. Прошу вас, продолжайте. Я слушаю.
Софи вздыхает и рассказывает ему все, что произошло с тех пор, как Томас вернулся, — все, если только не считать того, что она солгала отцу. Она усердно размышляет над этим. Умалчивая об их с отцом отношениях, не лжет ли она и викарию? Но ведь это же ужасный грех? Ну уж нет. Она просто выбирает, что рассказывать, а что — нет. Софи стискивает зубы: это малодушие. Она прекрасно знает, что не открывает всей правды, чтобы ее не в чем было упрекнуть. Эгоистка, эгоистка.
Викарий благосклонно выслушивает ее, не перебивая. Это его обычная манера общаться с людьми — он дает выговориться, рассказать обо всем, что наболело или мешает жить, и только потом утешает или что-то советует. Когда она завершает свое повествование, он складывает руки домиком и упирает подбородок в поднятые пальцы.
— Хм, — вот и все, что он произносит.
Софи терпеливо ждет. Прохладный ветерок трогает ей шею — дверь в церковь слегка приоткрылась. Она наблюдает затем, как разноцветные рисунки на полу от витражей то становятся ярче, то совсем исчезают — это солнце выглядывает из-за туч и снова прячется за ними.
— Мне очень жаль, что вас постигло такое несчастье, — наконец говорит викарий, — Это, несомненно, большое испытание для вас. Но прошло еще не так много времени… возможно, он поправится сам по себе. Надеюсь, вы приведете его на службу завтра?
— По-вашему, нужно это сделать? Если честно… я рассчитывала держать его подальше от посторонних глаз, пока ему не станет лучше.
— Понимаю ваше нежелание. Но кто знает, были ли у него возможности общаться с Господом в джунглях. Может, даже если он просто побудет в нашей маленькой часовне — это пойдет ему на пользу.
Софи кивает головой, потупив взор.
— Вам нечего стыдиться, миссис Эдгар, если вы об этом думаете. Ваш муж болен, только и всего. Это то же самое, как если бы он выздоравливал после пневмонии или перелома ноги. По крайней мере, он способен сам, своими ногами, прийти в церковь.
Софи молчит, размышляя. Ей снова приходит на память тот случай, когда она наблюдала за Томасом во время его молитвы. Он был тогда в состоянии экстаза. Что, если он не утратил ту часть самого себя, которая способна на такие эмоции? Но потом она вспоминает, как из его рук вылетела маленькая бабочка. Может, это не церковь вовсе и не Господь тронули его до глубины души.