Полет к солнцу
Шрифт:
После операции прошла неделя. Рана быстро заживала. Вскоре меня выписали из госпиталя и послали на десять дней в батальон выздоравливающих. Он находился в Казани. «Бывает же так, — подумал я, — когда человек, преодолев несчастье, находит счастье: ведь от Казани до родного села моего Торбеево всего несколько часов езды. И зачем мне сидеть в батальоне, когда самые целебные в мире лекарства для фронтовика — это поездка домой, радость встречи с родными».
Поезд мчался среди заснеженных березовых рощ. Я ехал домой.
Мой отец, Петр Девятаев, в молодости жил в мордовском селе Торбеево. Помещик, владевший землями Торбеевского уезда, послал
Стал он чуть ли не единственным мастером по машинам и котлам на всю Мордовию. Помещик взял мордвина-умельца в свое имение в Торбеево и построил ему небольшую избу.
Семья наша пополнялась почти каждый год. Тринадцатый ребенок родился в 1917 году. В 1919 году отец решил переселиться на вольные земли Сибири. Поезд из теплушек, в котором ехали искатели счастья на Восток, остановился на станции Кинель, так как через реку мост оказался взорванным. Командование фронтом Красной Армии начало восстанавливать его. Кузнец и плотник, на все руки мастер — мой отец вызвался работать в кузнице. Белые банды в те дни подвергли артиллерийскому обстрелу станцию Кинель и отец был ранен, а вскоре заболел тифом и умер.
Тяжелая жизнь наступила для детей, окружавших беспомощную и к тому же беременную четырнадцатым ребенком мать. Нас ожидала голодная смерть. С большим трудом мы возвратились на свою станцию Торбеево. Местная Советская власть, во главе которой в то время стоял коммунист товарищ Алфа, предоставила нам жилье, помогла с питанием. Мои братья и сестры, которых уже было четырнадцать, с детства вели трудолюбивую жизнь. Старшие, Никифор и Алексей, успевшие перенять науку от отца, стали мастерами по машинам, а я пошел учиться в школу.
Однажды с соседским мальчиком Васей Грачевым увидели летевший самолет. Перемахивая через заборы и ограды, по грядкам и зарослям кустарника помчались мы вслед за гулом мотора. Нам казалось, что здесь где-то рядом села эта удивительная птица и, может быть, возьмет нас и пронесет по воздушному океану. Впечатление от первой встречи с воздушным кораблем отложилось в памяти на всю жизнь. Сейчас мы припоминали каждый день той далекой и милой юности, каждый звук солнечного утра, шумы ветра и дождей, крепость морозов родного края. В ряду воспоминаний она всплыла во всех пережитых нами деталях. И лишь мысль, неотвязная и жестокая, — мы в плену — омрачала все это прекрасное прошлое. Наши сердца были наполнены, если можно так сказать, страстным чувством верности своему народу, родной Отчизне, именно оно горело в наших душах, оживляло думы, надежды и стремления найти выход из создавшегося положения. Но все это было теперь. А тогда, идя по следу минувшей жизни, о которой я пишу в порядке воспоминания, из Саратова я приехал на станцию и зашагал по знакомой улице. Открыл дверь и первой среди всех увидел мать... Она узнала меня и словно обомлела.
...Мы сидели рядом. Я прижимал ее к себе, а она говорила, что потеряла всякую надежду увидеть меня, не ждала с того дня, когда из полка, еще из Лебедина, ей переслали кое-какие мои вещи. О моей смерти не сообщалось, но мать оплакивала меня, думая, что одного из ее сыновей, младшего Мишки, уже нет в живых... У нас в доме было заведено называть Никифора Мишкой-старшим (он не любил почему-то своего имени), а меня своим именем — Мишкой-младшим.
Девять суток дома пролетели быстро, я уже готовился к отъезду, как вдруг прибежал к нам из школы ученик и сказал, что умерла учительница Елена Афанасьевна.
Я пошел в школу. Вошел в комнату и стал у гроба любимой учительницы. Рядом стояли другие бывшие ее ученики. Вспомнилось детство: часто приходил я в школу голодный и почти босой. Елена Афанасьевна сажала меня около печки, чтобы согрелись руки и ноги. Учительница не раз приглашала меня в свою комнату и кормила хлебом с молоком. Многому научила она нас, деревенских ребятишек. Ее рассказы я помню по сей день.
С двумя фронтовиками, тоже ранеными, мы пошли на кладбище и вырыли могилу. Мела поземка, стоял сильный мороз. Гроб с телом маленькой старой женщины мы пронесли через все селение на своих плечах. Следом шли женщины и дети. Было что-то печально-торжественное в том, что свою учительницу хоронили фронтовики. Я шел, опираясь на трость, и думал в те минуты о Василии Грачеве, который находился на фронте и летал на боевых машинах. И еще припомнилось мне, как Елена Афанасьевна часто провожала меня, малыша, до хаты и ждала, пока я закрою за собой дверь. Если бы учительница не опекала меня, не уберегала от влияния распущенных станционных задир и гуляк, то не был бы я летчиком, не был бы сегодня тем, кем стал. Тем же ей был обязан и Вася Грачев.
Похоронили мы Елену Афанасьевну под березой.
На следующий день положил я в вещевой мешок белье, носовые платки, приготовленную мамой еду на дорогу, попрощался с родными и пошел на станцию. Когда теперь увижусь с ними, какие дороги расстелит судьба воину-фронтовику, никто не знал и не мог знать.
Пассажирские поезда в то время проходили через Торбеево редко, железная дорога была загружена эшелонами, которые доставляли на фронт боевое снаряжение. Протиснуться в вагон даже военному человеку было нелегко, почти невозможно. Когда прибывал на станцию пассажирский поезд, его окружала такая густая масса людей, что сама посадка пугала, особенно того, кому недавно врачи помогли срастить кости, и он стал на собственные ноги. Но я все же «ввинтился» в вагон, в котором пассажиров было, пожалуй, в десять раз больше, чем свободных мест. Я забрался на самую верхнюю полку, куда в нормальных условиях клали только вещи. На полке уже «сидели» четыре человека.
Поезд набит людьми, они стоят, прислонившись друг к другу, все чего-то ожидают. Я понимал, что если надо выйти из вагона, то необходимо заблаговременно протолкнуться к выходу, постепенно пробиваться к двери вагона.
В таком поезде я ехал от Торбеево до Казани. Мне надо было обязательно прибыть по предписанию в филиал Военно-воздушной академии. Он в то время размещался в этом городе, городе, в котором я недавно учился в речном техникуме. Там я получил свидетельство об окончании техникума, научился водить теплоходы. В Казани я впервые надел костюм, белую рубашку с галстуком, там же влюбился в девушку.
Но вот поезд прибыл в Казань.
Начальник филиала академии не долго сопротивлялся моей просьбе отпустить на фронт. И я уже еду поездом, идущим через Москву, на тот фронт, где впервые ходил в лобовые атаки на «мессершмиттов».
Память — драгоценный дар человека, она хранит все, что минуло: и как нашел в Казани ту, которую любил, и как она стала моей женой.
Я помню все. Все это в лагере пришло ко мне вместе с голосом, улыбкой друга Василия Грачева. Память подарила мне эти воспоминания в трудный час моей жизни. Наша надежда на побег отдаляется и тает во тьме, как гаснет земной огонек, который видишь с ночного неба в полете. Неужели иссякнут силы и совсем погаснет надежда? Нет! Из любого положения можно найти выход. Из любого! Надо искать этот выход.