Полет на месте. Книга 2
Шрифт:
Марет улыбнулась извиняюще, а может, и с легкой гордостью:
"Ну да. В последнее время он только ими и занимается. Они все очень точно сделаны, масштаб вымерен..."
Я сел в кресло между письменным столом и моделями: "Вы хотите сказать, что они сделаны Улло собственноручно?"
"А кем же еще? У нас не было на это денег..."
"И помимо этого, он еще читает такие книги?.." - Я взял лежащую на письменном столе. Это был сборник эссе Камю "Взбунтовавшийся человек", только на шведском: "Revolterande mаnniskja". Не знаю, слышал ли я в то время о Камю.
Я
"И откуда только он такие достает?!"
Марет объяснила: "У него в Москве тетя-музыковед. Сводная сестра его покойной матери..."
Я воскликнул: "Как - неужели его мама умерла?.."
"Да...
– ответила Марет тихо.
– От сердечного приступа. Семь лет назад. Так вот, эта тетя - ее выпускали за границу, время от времени. От нее Улло их и получает..."
"А почему Камю на шведском?"
"Это чистая случайность, - сказала Марет мягко (так что стало окончательно ясно: весь этот снобизм Улло либо объявлен несуществующим, либо заранее прощен ему).
– Улло говорит, что он читает хорошую литературу, изучает экзистенциализм как мировосприятие и заодно учит шведский язык..."
Я рассмеялся: "Это вполне в его духе. А где, кстати, он сам?"
"На работе..." - ответила Марет почтительно.
"В воскресенье утром?!
– воскликнул я.
– Это т о ж е в его духе. И где же он работает? Я не знаю".
"На чемоданной фабрике. На улице Ахтри".
"И что он там делает?"
"Чемоданы".
"...С каких это пор?"
"С самого начала. Или с самого конца, если угодно. Уже десять лет".
Вот оно как. Сегодня на фабрике выходной, но он отрабатывал там рабочий день, чтобы освободить следующую субботу. Это будет день коллекционеров почтовых открыток не то в Раквере, не то в Вильянди.
Я сказал Марет, что пойду навещу Улло на фабрике. Марет объяснила, что это не так просто, посторонним вход на фабрику воспрещен.
"Но я позвоню в проходную. Чтобы они вас пропустили".
Телефон у них все еще имелся, то есть не все еще, а снова, пояснила Марет. И опять-таки благодаря тому, что профсоюзный секретарь на фабрике выбил его для Улло. И сделал это потому, что тоже собирает открытки, как и Улло.
"Так что на почве общих интересов, - сказала Марет с усмешкой.
– Да-да, с такими мелкими организационными делами Улло прекрасно справляется..."
Она позвонила, и ей ответили, дескать, пусть этот человек приходит. Через полчаса я был на месте.
Эта фабрика находилась - проклятое стечение обстоятельств - почти там же, на северной стороне огромного промышленного грунта ЕТК, где Улло одиннадцать или двенадцать лет назад в соседнем здании табачной фабрики пытался напечатать декларацию правительства Республики - о чем, правда, мы с ним заговорили позднее. Сама по себе эта чемоданная фабрика была типичным двухэтажным промышленным строением из плитняка, войти в которое можно было с улицы Ахтри через типично советскую проходную. Меня пропустил какой-то недоверчивый, но весьма сонный дядя, когда я ему напомнил о телефонном звонке супруги товарища Паэранда.
На фабрике, как и полагается по воскресеньям,
Я пошел в указанном направлении, но больше ориентируясь по сгущающемуся запаху ацетилена, поднялся на второй этаж и повернул по коридору направо, пока не увидел серую дверь, на которой большими черными буквами было выведено: ПОКРАСКА. Оттуда слышалось жужжание маленького компрессора, похожее на гудение пылесоса, которое стихло после того, как я постучал.
"Кто там?" - раздался странный тусклый голос, и я ни за что не подумал бы, что он принадлежит Улло, если бы не знал наверняка, что это должен быть он.
"Посетитель".
Я представляю, как он уловил в голосе, произнесшем эти четыре слога, что-то знакомое и попытался извлечь из памяти десятилетней давности, кому он мог принадлежать (собака и 30 тысяч запахов, которые она различает, - вот что мне вспомнилось), но идентифицировать голос, разумеется, не смог. Однако пытался, в этом я абсолютно уверен. Через несколько секунд он сказал:
"Минуточку".
Дверь быстро открылась и захлопнулась за спиной вышедшего в коридор человека. Так что облачко ацетиленового запаха, вырвавшегося оттуда, было перерезано пополам дверным полотном, но все же успело сунуть мне в нос свои ацетиленовые пальчики, отчего у меня запершило в горле и защипало в глазах.
Человек, вышедший из красильни, был в коричнево-серой пятнистой робе, донкихотская фигура его (рост, худоба, маленькая задранная голова, обувь 45-го размера, носок правого ботинка чуть повернут внутрь) вполне могла принадлежать Улло, но лица его я не видел. Потому что на нем был противогаз. Круглые стекла в брызгах коричневой краски и рубчатый шланг-кишка. Видимо, штуковина, списанная из запасов ДОСААФа для цивильных нужд. Он мгновенно меня узнал. Стянул с правой руки резиновую перчатку и пожал мне руку. Лишь затем снял противогаз и повесил его на вбитый в стену крюк. Я указал на противогаз:
"Это же у тебя совершенная мимикрия..."
Улло засмеялся. Мы прошли шагов десять, где-то там находился красный уголок, и уселись на деревянный диван под цветной репродукцией Сталина размером в квадратный метр.
Я спросил: "... Сколько же времени с тех пор прошло?.."
Улло ответил: "Ну, я точно не помню. Думаю - десять лет, десять месяцев и одна неделя".
Я сказал: "Но давай вернемся к мимикрии..." Я произнес это громче обычного, потому что портрет за нашими спинами вызывал подсознательное желание говорить тише. Улло перебил меня, но нормальным негромким голосом: