Полет на месте. Книга 2

Кросс Яан

Питка остановился: "Приказ выполнить! Выдрать его по первое число!"

Прапорщик пытался найти оправдание: "Но господин адмирал - ведь хлеб-то все равно достанется русским?.."

Питка рявкнул: "Эстонец не должен воровать, даже у своих палачей!
– И затем нетерпеливо обратился к Лааману и Улло: - Идемте!"

И они поехали. На том самом открытом BMW, на котором Лааман и Улло только что сюда прибыли. Где-то на грязной проселочной дороге между Хагери и Хайба им встретился мотоциклист в форме Омакайтсе. Питка его остановил. Кто и куда? Из волостного штаба Омакайтсе. В Вазалемма. Сообщить, что коммуняки сбросили утром в лес Люманду парашютистов.

Питка сказал: "Отставить! Отвези-ка этого человека в Таллинн", - и указал на Улло.

Парень

спросил: "А почему я должен вам подчиняться?"

Питка сказал: "Потому что я адмирал Питка".

Парень вытянулся по команде смирно: "Тогда конечно".

Улло вышел из машины, ступил в грязь, но Питка его окликнул: "Секундочку". Он дал знак Улло следовать за ним и пошел вдоль канавы. Улло - следом. В тридцати шагах от мотоциклиста Питка остановился, повернулся к Улло и тихо сказал:

"Доложите Тифу: я закончил. Как мне приказали. Я закончил еще и потому, что, если правительство покидает страну, я не могу взять на себя ответственность за людей, которых будут убивать. И доложите, чтобы они не ждали меня на берегу. Я не поеду. Ясно?!"

"Ясно..." - ответил Улло, как я себе представляю, весьма упавшим голосом. И старик отнюдь не по-военному пожал ему руку.

Когда Улло садился на мотоцикл, он ведь еще не знал, что из тех, кто вернулся к жизни, он был последним или одним из последних, кто видел старика живым (или мертвым?). Не знал он и того, как долго НКВД не мог успокоиться, что старик вот так бесследно исчез (как он при Улло советовал сделать своим парням).

Теперь в общем-то известно, как бесконечно долго у многих арестованных спрашивали сначала злобно, потом рутинно, но все же требовательно: "А где ваш Питка?" Через пятнадцать месяцев я тоже оказался среди допрашиваемых, и хотя у меня с адмиралом не было ничего общего, но все же и мне выложили на стол этот вопрос.

Итак, Хайбаский мотоциклист отвез Улло в Таллинн. Что он, Улло, делал в тот день, то есть 21 сентября, до восьми часов, об этом у меня нет ни устных, ни письменных свидетельств. Даже представления никакого нет. Вечером в половине восьмого он, во всяком случае, был снова в пути. Но уже не в BMW и не в компании адмирала или начальника штаба, а на велосипедах, он и Марет, один велосипед совсем древний, а другой "Husqvarnal"64 чуть поновее, на багажниках ремнями пристегнуты узлы.

Был ветреный вечер, низко-серое, подчас сеющее дождь небо темнело. Они переезжали старый Пяэскюлаский каменный мост - и Улло подумал: надо бы его взорвать. Чтобы русские, если они завтра возьмут Таллинн, не смогли на своих танках сразу двинуть на юго-запад... Впрочем, разве это их остановит - они проедут рядом с разрушенным мостом через узенькую речку.

Итак, Улло и Марет решили попытать судьбу и, миновав мост, направились по осенне-вечернему Пярнускому шоссе на юго-запад. Чтобы на следующий день к обеду добраться до берега. До какого точно, это они еще должны были обсудить предстоящей ночью. Самое естественное - это Пуйзе. Просто единственный известный Улло порт из всех запланированных для таллинских беженцев. А может, именно поэтому он казался ему каким-то малоприемлемым. С другой стороны, а вдруг правительство завтра в середине дня еще будет там. И вместо того, чтобы Улло и Марет затеряться на берегу среди сотен, может, даже тысяч людей в промозглой, серой безнадежности, их, наоборот, заметит, выхватит цепким глазом из тревожной толпы, мечущейся в поисках лодки, Тиф, или Клесмент, или Маанди. И отзовет их радостно в сторонку: "Хорошо, что мы вас заметили, - правительственная моторная лодка там, в камышах. И для вас, конечно же, найдется местечко..." На что-нибудь эдакое вряд ли стоит надеяться. А испытать нечто совсем иное - было бы крайне неприятно. Так что, куда, на какой берег им лучше всего приземлиться, это они ночью еще должны обсудить. Потому что надвигающаяся тьма вынудит их где-нибудь остановиться на ночлег...

Нельзя сказать, чтобы в сумерках на Пярнуском шоссе было полно людей, но все же их было на удивление много: на машинах с зажженными фарами или,

вернее, с оставленными для света щелочками, а то и вовсе с погашенными, - редкие единицы. Очевидно, машины, сколько бы их ни было у цивильных лиц, уже давно этот путь проделали. И на лошадях, тянущих повозки со скарбом, двигались по шоссе одиночки. А вот тележки, доверху нагруженные чемоданами и тюками и окруженные четырьмя-пятью владельцами, попадались через каждые сто метров. Плюс беженцы - одиночные и группами - с чемоданами в руках и рюкзаками за плечами. Велосипедистов было почему-то очень мало. Так что Улло и Марет сравнительно легко лавировали между идущими. По пути они сделали два наблюдения: одно - естественное и другое - странное. Естественным было, что все двигались из города, удалялись от него на юго-запад. Однако странным казалось, что движение происходило совершенно беззвучно. Все, мимо кого они проезжали не один километр, шагающие возле колясок и тележек, идущие с чемоданами и рюкзаками, - все двигались молча. Они, Улло и Марет, не уловили ни обрывка фразы, ни оклика, зова, голоса. Будто бегство проходило во сне.

Где-то, может быть, в Рахула, может, еще в какой деревне, Улло сказал Марет:

"Стемнело, пора о ночлеге подумать. Но останавливаться на хуторе у шоссе небезопасно. Никогда ведь не знаешь, откуда нагрянут танки. Мы могли бы свернуть на следующем повороте налево..."

Что они и сделали. Проехали по меже в кромешной темноте километр-полтора налево, мимо зарослей кустарника, и остановились во дворе незнакомого хутора. Поставили велосипеды возле стены у двери, постучались и вошли.

В хозяйской комнате горела керосиновая лампа. При ее мигающем свете они разглядели: большое низкое помещение не то чтобы набитое людьми, но все же три-четыре кучки беженцев нашли здесь пристанище. Четыре или пять человек с детьми, видимо семья, расположились вокруг своих узлов в углу за печкой, другое такое же семейство заняло место на деревянном лютеровском диване, таком, какой можно встретить на любой железнодорожной станции, на любом хуторе. И где-то у стены в полумраке еще несколько пришлых, парами или в одиночку. Улло поздоровался и спросил:

"У кого здесь можно попроситься переночевать?"

Кто-то кивнул в сторону двери: "Хозяйка туда пошла..." И когда Улло направился было в ту сторону, добавили: "Она скоро выйдет - там у нее вроде кто-то больной..."

И они остались ждать посреди комнаты, Улло прошептал Марет:

"Здесь и так полно народу. Спросим, не найдется ли для нас охапка сена или соломы..."

Через несколько минут вошла хозяйка. Это была шустрая полная женщина лет шестидесяти, по натуре, видимо, добрая, однако большого восторга по поводу появления новых беженцев не выказала. Так что Улло решил ее опередить:

"Дорогая хозяюшка, я вижу, у вас и так полно народу. Мы бы расположились - если у вас есть охапка соломы или сена - где-нибудь на чердаке или на сеновале..."

"Ну этого добра пока хватает...
– обрадовалась хозяйка, - пойдемте, я покажу..."

Они прошли в сени, затем во двор, и Марет сказала, следуя за хозяйкой, в оправдание:

"Такие уж сумасшедшие дни..."

Хозяйка буркнула через плечо: "Что поделаешь - одни уходят, другие остаются, третьи приходят..."

Марет показалось, будто что-то в словах женщины осталось недосказанным, и спросила: "Кажется, у вас в доме кто-то болен?.."

"Прежде это болезнью не считалось, - ответила хозяйка, - а теперь, видно, придется считать..."

"Что же это такое?.." - удивилась Марет.

"Ах, наша Тийна выбрала время, когда дитя на свет производить..."

С помощью фонарика они нашли на лужайке лестницу, приставили ее к чердаку хлева. Хозяйка предупредила:

"Велосипеды возле двери не оставляйте. Так бы все ничего, да бог их знает, этих беженцев..."

Они закатили велосипеды в хлев, залезли наверх на солому, и усталость, которая после напряженных дней там, в ласковой темноте, накрыла их с головой, начисто вымела из их сознания все мытарства и всю апокалипсичность дороги беженцев.