Полет на спине дракона
Шрифт:
Посылать на штурм совсем безоружными — дело бесполезное: осаждённые будут резать и рубить передовые отряды, как серп траву. Но и вооружать раньше времени опасно. Отчаявшиеся люди нет-нет да и сподобятся повернуть колья совсем в другую сторону. Такие попытки всегда случаются. Поэтому вооружают в самый последний момент перед штурмом.
Как от бунта спасаться? У монголов здесь опыт большой, ещё с джурдженьской войны. Хашар разбит на десятки, которые идут не сплочённой толпой. Так и отстреливать людей труднее. Если бежишь в сторону стреляющих стен, строй — это только помеха. А главное, паника (или заговор) отдельного
Пленные из десятка не верили в своё несчастье до последнего мига: маленький монгол, напоминавший в своём пластинчатом доспехе назойливого жука, проявлял завидное терпение... Похоже, поганые не спешили...
Он нерешительно хватал за рукав кожуха их громадного седовласого старшого. Тот всячески старался «не понять». Он вёл себя так, будто была возможность уговорить этого «нехристя» дать им другую судьбу.
— Ваше... ваше... Брать, — бормотал татарин.
— А? — бестолково улыбался муромский великан. — Чево хочешь, а?
— Брать, — уже нетерпеливо тыкал тот его в кучу кольев, как щенка носом в лужу, — ваше... ваше.
Похоже, он не очень понимал смысл этих урусутских слов, просто ему сказали, что нужно повторять именно их...
— Брось, Ваула, не поможет. Разбередишь только, ироды, прямо тут нас и посекут, — не выдержал Гневаш, но тут же понял, что огромный, такой суровый с виду мужик просто оцепенел от страха. Стрельнув краем глаза на лучников-«заградителей», Гневаш увидел, как ближайший лениво потянул тетиву.
— А ну, мужики, — взревел он, — раз-два, взяли палки. На том свете не мёд лесной, да и тут не лучше. Терять-то чего?
Десяток стронулся и разобрал колья. Седой богатырь-«старшой» продолжал тупо стоять.
— Ваула, Ваула, все, все пошли...
Гневаш взял его за огромную оцепеневшую пятерню, потянул, как тянут ребёнка спать (вечным сном?)... Тот нехотя стронулся...
Монгол вздохнул, Гневашу подумалось — облегчённо. От этого какого-то трогательного вздоха назойливого татарского слепня дохнуло чем-то очень человеческим. Как будто испугавшись своего порыва, монгол упрямо сжал губы, коротко ткнул в грудь Гневаша рукавицей:
— Ты... багатур, багатур... балшой.
«Я большой богатырь! Ого», — польщённо ухмыльнулся Гневаш. Но недоверчивый ум бывшего холопа тут же опустил его взлетевшую раньше времени душу на землю. До него дошло: его просто назначают старшим вместо этого расквасившегося велетня [116] .
Гневаш кивнул, мол, понял... Запоздало подумал, что теперь все погибнут, потому что заранее не обговорили свои совместные действия — каждый за себя дрожал. Но, похоже, поздно. Стал судорожно думать — не за себя, за всех. Как в таких случаях обычно бывает, страх сменился ухватистой озабоченностью.
116
Велетень —
У них ещё было время, пока добегут на расстояние полёта стрелы из лука. Самострелов в Рязани мало: этого особо бояться не стоило. К тому же все хорошие стрелки полегли под Пронском.
Татары сбили пленных в десятки в последний миг, не дали посидеть вместе, обдумать, как действовать сообща. Страшились бунта.
Многие положили свои уже задубевшие тела на пути к стенам, чтобы новым легко перебегалось от одного бугорка к другому. Летом такое страшнее. Раненые ревут, ругаются и молятся, не желая осознать себя простым укрытием. Самое худшее, когда они умоляют о помощи. Чем тут поможешь? Теперь иное — мороз враз утихомирит любого, ослабевшего от потери крови.
Трупы лежали не вразброд, но холмами... Гневаш, замерев за одним таким навалом, ещё успел подумать о том, почему это происходит именно так, «Первые-то за телами хоронились, тут неё и гибли... Оттого и куча». Осадная лестница, с которой только что, вылив сверху котёл со смолой, содрали её «живую» кожу, казалась лишённым плоти скелетом и ужасала именно этой своей дикой обнажённостью. Под ней ещё шевелилось чёрное месиво из облитых. Их общий вопль долго отдавался мерзким эхом в ушах Гневаша. Один из несчастных, вспрыгивая в агонии, колотил кулаками по стене. В последний раз просмолённая рука не отлепилась... и он так и повис, будто пытаясь сдвинуть стену вперёд.
Они залегли удачно — это полдела. Главное в другом: нужно, наконец, хоть как-то сговориться. Ваула дёрнулся вдруг и заорал....
— Ты чего... ранили? — шепнул Гневаш куда-то в стылую землю.
— Нет, я не про то... Голову-то подними, подними... — Его голос дрожал.
Гневаш повернулся и едва не отпрянул от окоченевшего лица. Из остатков кожи на подбородке торчал в жуткой надменности остаток бороды...
— Не боись... это кипятком его со стен угостили... Оно тогда... таво слезает ровно порты, — утешили сзади знающие.
Кое-где под лестницами, и верно, сизые проталины — места, куда приземлился кипяток. Но не время думать о том... «Свой» татарин пока лежал смирно — никуда не гнал. Тоже, поди, человек, боится, черт смолёный. Он лежал как раз меж ними с Ваулой. Они переглянулись с Ваулой и как-то сразу поняли друг друга. Гневаш успел-таки слегка порезать руки, но чужой кулак, сжимавший саблю, всё-таки удержал. Проморгал её хозяин. Ваула закусил губу и, навалившись всей массой, прижал задёргавшегося и загудевшего жука к земле. Его ноги в степных сапожках болтались потом ещё долго.
— Добро, — прошептал Гневаш. — Ну-ка, тащи с него панцирь.
— Да не налезет ни на кого, — прошипели сзади в ответ.
— Сымай давай, невелика беда. Навроде щита сгодится.
Круглый плетёный шит нехристя лежал тут же... А уж саблю Гневаш из рук не выпустил. Хоть и орудовать ею не умел совсем, но было такое чувство, что у него вырос спасительный коготь. Мысль заработала азартно.
— А может, того, так и пролежим здеся... А ночью и сбежать не грех? — посыпались советы.