Полет на спине дракона
Шрифт:
Нет, не так все: Фридриху и без того войны на своих рубежах хватало. Значит, на самом деле всё-таки он помогал, да ещё как. Его победа над гвельфами в Ломбардии (после чего Иннокентий Четвёртый сбежал в Лион и предал их обоих — Фридриха и Бату — анафеме) не была бы возможна, если бы сили гвельфской Польши и гвельфской Венгрии не были скованы джихангиром.
Несмотря на все потери, тумены Бату рвались к морю. Фридрих обещал корабли, чтобы переправиться в Италию, и тогда... Они объединятся... Тут уж папизму конец. И Яса не нарушена. Можно потом взяться
Но Небо переменчиво.
Ох уж эти монгольские законы. Смерть великого хана Угэдэя — как палка, брошенная под ноги на бегу. Закон — воронёное железо, его не затупишь — это установление ещё от «Бога Чингиса».
Они ушли с морского побережья, не дождавшись кораблей. Они бросили Фридриха в самый неудобный миг. Они дали Папе собраться с силами...
Не ушли бы тогда, можно было ждать от Фридриха поддержки против Каракорума, а так — он снова увяз в борьбе с недобитым врагом, а Бату ничем не может ему помочь. Он больше не джихангир, а войска отзывают в Монголию. Не ровен час, могут ударить против него самого.
Согласно Ясе, все дела, кроме самых неотложных, должны быть приостановлены до выбора нового хана. Не желая лишиться головы, Бату в Каракорум не поехал, а закрепился в низовьях Итиля на притоке Ахтубы.
Вверенные ему люди таяли на глазах. Ушли прошедшие все огни кераиты и найманы, которые были в прямом подчинении у Гуюка. Ушли птенцы из Коренного Улуса, воевавшие под началом второго его врага — Бури. Только сейчас, расставаясь с этими возмужавшими мальчишками, он вдруг осознал, что они перестали быть птенцами, а он постарел. Прощание с Мунке и его людьми было тяжёлым. Сын Тулуя — единственный из тайджи, кто не смотрел на Бату с завистливой ненавистью.
Долг велит вернуться и хинам-джурдженям — мастерам взятия крепостей, но у многих не было ни семьи, ни дома. Кроме того, их соотечественники давно побеждены. В Китае плохо стало джурдженям. К приятному удивлению Бату, большинство из этих людей изъявило желание остаться.
Разбредались по домам и дружинники урусутской части войска. Многие клялись возвратиться обратно по первому зову. Кто-то обещал только повидаться с семьёй (у кого она уцелела) и — назад.
Радостно уползали в родные предгорья остатки аланов, растекались бродники. Таяли ряды нагруженных добычей тюрок и туркменов из Хорезма. Воевать они умели и до того, но Бату научил этих джигитов тому, что им снова придётся забыть, — дисциплине.
Бату остался с неизменными мангутами (племенем из коренных монголов) и хинами-джурдженями. И конечно же, кыпчаками, душой которых оставался неунывающий Делай.
Всего около четырёх тысяч, не считая такого же количества верных кыпчаков. Восемь тысяч — даже не тумен — против сотен завоёванных городов. Против Запада и Востока, дышащих угрозами. И ещё неизвестно какая из этих угроз страшнее.
Ну и, конечно, с Бату остался вечный, верный Боэмунд.
Одно хорошо: с Запада удара пока не будет, Фридрих связывает силы Папы... пока.
Что думает кесарь о внезапном уходе Бату с Адриатики? Понял ли, счёл ли за предательство? Так или иначе, нужно тщательно следить за Востоком. А там — и того веселее.
Союзник
На другой день после того, как Бату добрым словом помянул Маркуза, приехал гонец с Иртыша, сообщил, что плохи дела на Иртыше.
Прискакали люди Гуюка в его родную ставку (где вместо братца Орду правили Уке-хатун с Маркузом} и забрали Маркуза как будто в заложники...
Вот тут Бату испугался всерьёз — петля сжималась... Так и без улуса иртышского остаться недолго. Не растеряется без Маркуза ли мать? Нужен человек в помошь — знающий места, проверенный, надёжный. Не хочет Делай правителем быть, желает вольным скакуном шарахаться. Ну что ж. Мало ли кто чего не хочет! Нынче не до жиру в шулюне...
И жалко с Делаем расставаться, да придётся. Вот только сотня его нужна здесь. Править же на Иртыше будет мать, а в поддержку ей — Делай, как в доброе старое время.
Уставший от войны и соскучившийся по родным местам удалец принял указ хана без недовольства, чем очень удивил хана, ожидавшего долгих увёрток.
Осталось решить — на кого оставить «сотню родственных душ». И тут, после долгих проволочек, улыбнулась судьба Даритаю: он получил этот знаменитый, лучший в войске отряд под своё начало.
Из возможных союзников был ещё Ярослав, и с ним пора пришла поспешать. Бывший джихангир послал за князем «дальнюю стрелу» и, вызвав в ставку, наделил (от своего имени, а не волею Каракорума) властью над всей русской частью своих владений. Ярослав получил от Бату такую власть над Русью, о которой и его предки не мечтали: мало того — Киевский и Владимирский стол.
Одаривание Ярослава милостью от своего имени — было прямым вызовом центральной ставке и наглое самоуправство, но пока там разберутся, травы пожухнуть успеют.
Гонцы сменяли один другого (получил указание, ускакал, следующий). Так много их было в эти тревожные дни, что уже и лиц не разбирал. А ведь все дела важнейшие — другим не поручишь.
Пролетело несколько лет. Не ярких — как при походах, но в пелене однообразных забот. Опускались руки: на войне было легче. Эх, самому бы поехать в Каракорум, да нельзя. Живо там с ним — с бессильным — расправятся.
Но как там учил Маркуз и что ему, Бату, всегда удавалось?
Поддержи недовольного. Слабого из двух — усиль. Он усилил Делая против хана Инассу на Иртыше, он усилил Ярослава против Гюрги Ульдемирского — на Руси, он протянул руку помощи Фридриху против папистов... И вот — жив пока... а казалось бы.