Полёт шмеля в условиях полярной ночи. Сборник рассказов

Сафронов Александр Игоревич

Но разбухшая вата во рту, не давала облегчить душу. И Саша скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Потом открыл их, и махнул рукой в сторону санчасти.

А, между прочим, городской морг, демонически маячил облупившейся краской, в той же самой стороне света!

В коллективе сложилось впечатление, что искомый жмур нашёлся. А Лукич, как и всякий провидец, желал поскорее убедиться в «нержавейности» своего дара:

– Кто?

Саша ещё раз показал рукой, теперь уже ясно, что в сторону морга, и

просвистел:

– Фу-у-ты-ы-й!

Дверь за болезным закрылась.

– Ну, что?! Слышали! – в голосе Лукича, присутствовала лёгкая ирония, простительная человеку, получившему подтверждение своих незаурядных способностей.

Должность Игоря Глебовича оставляла право усомниться:

– Что «слышали»?

Но Лукич был твёрдо настроен, провести собственный бенефис именно сегодня:

– Здра-а-сьте! Саша Попко, ведь, по-русски сказал: Гнутый!

– Эх, ма! – поразились оркестранты. – А ведь, точно!

Цинизм профессии, в душах лабухов, уступил место жалости. Всегда такая новость бьет камнем! Не может человек смириться, что всему есть конец.

После паузы, кто-то спросил:

– А как, Гнутого звали-то?

– Алексей.

– А по отчеству?

Неловкость незнания растворилась в тишине.

Да-а… Всё «Гнутый, Гнутый», а это ведь не фамилия, а прозвище. Дурацкое! У человека голова была чуть наклонена влево, из-за операции на шее.

Работал Алексей на плавмастерской. Он один заменял небольшой завод по изготовлению рыболовных снастей: и самодуры, из дефицитной нержавейки, мог подогнать, и сети, и блёсны. Да, и ножи мог организовать, по вашему заказу, хоть охотничьи, хоть с кнопочкой.

Ломил цену, конечно, Гнутый. Тот, ещё хорёк был. Ну, чего уж теперь. Теперь плохо про него не надо.

И не старый-то мужик был. Как сказал про него сынишка Игоря Глебовича: «ну, тот дедушка, который ещё не дедушка».

Могло показаться странным, что адмирал так озаботился проводами Гнутого. Но, во-первых, Алексей (как всё-таки неудобно без отчества!) был военным пенсионером, и вполне могло статься, что знал будущего адмирала, если не с курсантских, то уж с лейтенантских времён. А, во-вторых, адмирал сам рыбак заядлый. Так, что странность эта была надуманной, и могла сгодиться только человеку постороннему, а не жителю города П..

Музыканты притихли, раздавленные ничтожностью человеческой судьбы, на фоне ближайшей галактики.

В дверь просунулась голова Штукина. Потом, словно убедившись, что ругать его не будут, матрос втащил свою огромную трубу.

– Тащ, я на обед пойду.

– Иди родной. Иди.

Игорь Глебович вспоминал: поглажена у него белая рубашка или нет? Людка-то, сейчас, на работе.

Полярная ночь способна сгубить любое хорошее настроение. А если его и в помине нет? Тут, могут помочь только «капли», зажигающие солнце. Те, что по «15».

И когда минёр с «сорок восьмой» лодки Олег Семерня

предложил «вспрыснуть это дело», Игорь Глебович уже собрался было согласиться. Но потом Семерня достал своими шуточками:

– Глебыч, ты чего такой потрясённый? Судя по белой рубашке, ты рассчитывал на орден Красной звезды?

А потом, присмотрелся и стал допытываться:

– Глебыч, а кто тебе её так интересно погладил?

Дирижёр вспыхнул, и, не отвечая, шагнул в полярную ночь.

Капитана-лейтенанта Семерню, как и Игоря Глебовича, вызвали в канцелярию штаба, чтобы ознакомить с приказом.

– Совещание, совещание! У адмирала! – Игорь Глебович передразнил утреннего посыльного. – Идиот чёртов!

Не было там никакого адмирала. Адъютант сунул приказ о лишении тринадцатого оклада по итогам года, чтобы расписались в ознакомлении, вот и всё совещание.

У Семерни формулировка была лаконичная: «за употребление спиртных напитков в служебное время», а у Игоря Глебовича целый рассказ написал поклонник творчества Римского– Корсакова. Без слёз до середины не дочитаешь.

Окна в клубе почему-то светились. Видимо, кто-то из его архаровцев забыл выключить свет. Игорь Глебович сорвал с шеи форменный галстук– «селёдку», и побрёл к клубу.

В комнате, за столом с разложенными на нём рыболовными приблудами, сидел Лукич и, Господи прости нас грешных… Гнутый.

Собеседники уже приняли противоядие от полярной ночи, поэтому их румянец граничил с багровыми тонами.

– Тут, такое дело… – Лукич развёл руками, словно это могло помочь в подборе подходящих слов. – Алексей… Тебя, как по батюшке?

– Да, брось, ты. Просто, Алексей – предложил Гнутый.

– Не… неудобно…иной раз. – настоял на своём Лукич. – Так, как батю звали?

– Трофим.

Лукич кивнул и продолжил:

– Алексей Трофимович зашёл к нам… Вдруг! Снасти предлагает. И цена хорошая. Понимаешь!?

Глубина ситуации требовала паузы. По её окончании, Лукич предложил:

– А что?! Игорь Глебович, может по пятнадцать капель? Чисто символически! Ну, так сказать… Ну, словом, что всё так хорошо завершилось. – и показал глазами на Гнутого.

Алексей Трофимович, в это время, тревожно рассматривал плетённую «муху». Возможно, он заметил дефект, который явно не понравиться форели.

Период накопления.

Боря Горшков отпустил бороду после того как отсидел пятнадцать суток за драку в троллейбусе.

– Да…а – сказал двоюродный брат Дмитрий Сергеевич, когда приехал в командировку.– Всё-таки, Мурманск это цивилизация. Даже троллейбусы у вас есть!

Дмитрий Сергеевич служил офицером на побережье, в закрытом военном городке с тремя улочками. Где, если встретишь знакомого на соседней улице, то он непременно поинтересуется, зачем вы притащились в эдакую даль.